Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова

Да, кстати, применять… а какими силами, если большинство беспредельщиков как раз и были властью? Допустим, чтобы за незаконные расстрелы перестрелять членов местной комячейки, можно использовать чекистов, для нормализации чекистов – красноармейцев, а как нормализовывать красноармейцев? Ясно, как – созвать ополчение из членов местных комячеек… позвольте, да ведь они уже расстреляны? Ну, стало быть, позвать шамана, пусть поднимает их из могил. Зомби вообще удобный контингент – и дисциплинированны, и проблем, что с ними делать потом, не возникает.

Одна беда – антирелигиозная политика и этого не позволяла. Вот ведь незадача какая…

Да и не хотела местная власть расстреливать вчерашних героев Гражданской. По волостям, уездам, губерниям в исполкомах и партийных комитетах сидели точно такие же герои, которые точно так же не понимали – а что изменилось? Врагов не стало? Так вот же они! Или искренне возмущались: нас что, начали строить? Это нас-то?! Красных бойцов, которые спасли Республику??!! Героев???!!!

В 1921 году в газете «Советская Сибирь» открытым текстом говорилось: суть «красного бандитизма» – органическая ненависть к центральной власти и ее представителям, нежелание ей подчиняться.

Или, например, представьте себе самую простую историю. У замученной бандитами женщины из прошлой главы остались два взрослых сына, которые знают, как погибла их мать. У ребенка, которого вырезали из живота матери тюменские повстанцы, есть отец. А тут по деревне гуляют прощенные советской властью бандиты. Как эти люди поступят? Ну вот вы, читатель, – как бы поступили на их месте?

И что с ними, такими, делать? Расстреливать? Чтобы взбунтовались остальные?

То-то же…

Но может статься, что парни все же сумеют сдержаться, поймут, что нельзя лить кровь до бесконечности, что надо когда-то прервать цепь кровопролития… Поймут – да, но неужели забудут? Тем более по пьяной лавочке то сосед напомнит, то бывший бандит в лицо ухмыльнется. Они – молодые коммунисты, главный кадровый резерв власти, им, в общем-то, даже и везения не надо, чтобы идти верх по карьерной лестнице. И пойдут – подчиняясь декретам и постановлениям, но со своим мнением о происходящем и стиснутой у сердца ненавистью, твердо веря, что все эти нэпы и послабления классовому врагу – лишь временное отступление, но придет желанное времечко, когда всем воздастся за все. Они – атеисты, они не верят в Божий суд, а лишь в суд человеческий. И каждый раз, когда им покажется, что время пришло, отсроченная ненависть вырывается на волю и идет крушить всех, кого считает врагами, – потом это назовут перегибами. И так будет продолжаться до тех пор, пока носители «гражданского синдрома» не сойдутся в лютой схватке тридцать седьмого года, где будут убивать, уже не разбирая правых и виноватых, а потом полягут и сами – согласно тем приговорам, которые теперь никто не будет для них смягчать.

Вот говорят: «массовые расстрелы»… Однако расстрел расстрелу рознь.

История, предельно банальная и в этой банальности беспредельно жуткая, описана в биографической повести Л. Скворцова и В. Крайнева «Байкальский адмирал». Речь в данном отрывке идет об отце одного из авторов, сибирском чекисте Скворцове. В 1923 году его вызвали в Иркутскую Губчека, к Берману[196], и отправили в Верхоленск, гоняться за бандой атаманши Черепановой – была там такая «народная героиня». Банда вела себя традиционно: по ночам налетала на села, убивала коммунистов и советский актив, а днем ее члены, припрятав винтари, растворялись в гуще местного населения. Что бы оное население ни думало о бандитах, но не выдавало – своя жизнь дороже.

Среди подчиненных Скворцова был командир отряда ЧОН Черных, который в один непрекрасный день отправился проверять подозрительную по бандитизму таежную деревеньку.

«Отряд Черных нагрянул в хутор рано утром. Оставили наружное оцепление вокруг него, чтобы никто в случае чего не выскочил, и во все дома ворвались одновременно. Брали всех мужиков, начиная от четырнадцатилетних пацанов, кончая девяностолетним дедом Андреем. Бабы и ребятишки, чувствуя вину своих кормильцев, если и кричали и сетовали, то не в полный голос. Мужики же бодрились и успокаивали их.

– Ошибочка вышла. Разберутся в городе комиссары и отпустят.

Всю операцию испортил молоденький неопытный чоновец и пожилой бандит. Паренек ошибся и подпустил близко к себе бандита. Винтовка не помогла, а наоборот, помешала ему бороться с сильным мужиком. Он и пикнуть не успел, как корявые заскорузлые пальцы сдавили его горло. Трепыхнулся чоновец несколько раз в агонии и повалился кулем на домотканые половики.

– В подпол полезайте, – махнул убийца своим домочадцам одной рукой, а другой уже схватил оружие чоновца. В сенях гремели шаги красноармейцев, недовольных тем, что их товарищ слишком долго замешкался в избе.

Когда дверь распахнулась, бандит в упор выстрелил в первого входящего, отпихнул его в сторону и выстрелил несколько раз в темноту сеней. Кто-то из красноармейцев успел прижаться к стене, пули просвистели мимо, а когда бандит рванулся, сломя голову, к выходу, пристрелил его тремя выстрелами в упор.

Черных влетел в сени, когда бандит, корчась от боли, зажимал раны на животе, через пальцы сочилась густая кровь.

– На-аа, подлюга! – пнул он сапогом лежащего на полу мужика и как бы поставил последнюю точку его жизни. Мужик последний раз дернулся в конвульсии и затих. Черных шагнул в комнату и наткнулся у порога на убитого чоновца.

– Сашка, друг, – лицо у Черных перекосилось. – Как же это так, Сашка?!

Командир отряда с трудом сдержал набежавшие слезы и попытался проглотить комок, подступивший к горлу. Пустым безжизненным взглядом окинул комнату и остановился на лице молоденького паренька, придушенного бандитом. И глухо заплакал.

– Ничего, брат, отольются им сейчас мои слезы. Умоются они у меня кровавыми слезами.

Черных, скрипнув зубами, вышел во двор.

– Выводи всех бандитов в лес, – приказал он на ходу своему помощнику.

– Да не бандиты мы вовсе, – попытался возразить ему низкорослый мужичонка в разорванной рубахе и с разбитой губой.

– Ты поговори у меня, поговори, – процедил сквозь зубы конвоир. Он уже имел разговор со строптивым мужичком, а разбитая губа говорила о его содержании. Конвоир, почувствовав злость командира, понял, что расправа с упрямцем останется без наказания.

– Поговори, – повторил он и со всей силы ударил мужика прикладом.

– Пошли, кому говорят, – стали подталкивать штыками и прикладами чоновцы хуторских мужиков к опушке леса.

Потом, когда прошли жиденький подлесок по лесной дороге, все почти успокоились. Поэтому окрик: „Стой!“ был неожиданным и заставил вздрогнуть. На полянке с жухлой травой Черных выстроил пленных в одну шеренгу. Хотел отогнать в сторону худенького мальчишку, но тот вцепился отчаянной хваткой в своего отца, и командир отряда махнул на него рукой. Зато деда Андрея он подозвал к себе. Тот, ковыляя и опираясь на посох, подошел к нему.