Месть темного бога - Линн Флевеллинг

Поблизости на скамье сидели два жреца в мантиях, натянув поверх гладких серебряных масок капюшоны.

Когда Серегил приблизился. Оракул встал на колени и начал раскачиваться из стороны в сторону; его мутные глаза заблестели.

— Приблизься, Ищущий, — приказал он высоким визгливым голосом.

Опустившись перед ним на колени, Серегил разложил на полу принесенные предметы. Оракул стремительно нагнулся над ними и стал перебирать, что-то бормоча под нос.

Через несколько секунд он с презрительным пожатием плеч отбросил отмычку. Такая же участь постигла амулет, потом моток бечевки. Взяв струну. Оракул поднес ее к уху, словно прислушиваясь, потом стал напевать песенку, придуманную Серегилом в детстве и давно забытую. Улыбаясь собственным мыслям, Оракул спрятал струну под свою подстилку.

Наконец он взял пергамент и кусочек воска, как бы взвешивая их в руках. Пристально присмотревшись к воску, он вручил его Серегилу, плотно сжав на нем пальцы того.

— Дитя земли и света, — прошептал Оракул. — Земли и света!

— Чье дитя?

Рот Провидца растянулся в хитрой улыбке.

— Теперь твое! — Он ткнул Серегила пальцем в грудь. — Отец, брат, друг, возлюбленный! Отец, брат, друг, возлюбленный!

Оракул с детским удовольствием начал раскачиваться, повторяя эти слова. Потом так же внезапно, как начал, он перестал, и его широкое лицо снова утратило всякое выражение. Сжимая пергамент в ладонях, он выгнулся, как эпилептик. Ничем не нарушаемая тишина царила в комнате несколько минут.

— Смерть. — Сначала это был еле уловимый шепот, потом Оракул повторил громче: — Смерть! Смерть и жизнь в смерти. Пожирающий мертвецов рождает чудовищ. Береги Хранителя! Береги Воина и Копье!

Глаза Оракула на мгновение стали разумны.

— Сожги это и больше не делай копий. — Он сунул пергамент в руку Серегила. — Слушайся Нисандера!

Таинственное просветление исчезло так же быстро, как и наступило. Взгляд Оракула снова стал таким же бессмысленным, как у деревенского дурачка. Он отполз на свою подстилку, вытащил струну арфы и принялся довольно напевать. Голос Оракула сопровождал Серегила, пока тот не добрался до лестницы.

Возвращаясь в «Петуха», Серегил мрачно размышлял, удалось ли ему продвинуться к разгадке тайны. Упоминание Оракулом Алека озадачило его, хотя его слова казались достаточно понятными, особенно относящиеся к земле и свету. «Отец» и «брат» были, очевидно, иносказаниями, поскольку кровное родство между ними исключалось. «Друг» — это несомненно.

Оставалось еще «возлюбленный». Серегил недовольно поерзал в седле: видимо, и Оракул ошибается.

Отбросив мысли об Алеке, Серегил сосредоточился на той тревожащей бессмыслице, которая относилась к пергаменту. Как мог он понять очевидное предостережение, если не знал, кто такой «пожирающий мертвецов»? И как мог он охранять кого-то или что-то, именуемое «Хранителем», «Воином» и «Копьем»?

В нормальных обстоятельствах он обратился бы за советом к Нисандеру, но это сейчас было совершенно невозможно. Ругаясь и проклиная все на свете, Серегил через кухню поднялся к себе наверх.

Лампа еще бросала вокруг слабый свет, но дрова прогорели, и в комнате было холодно.

— Черт, черт, черт! — бормотал Серегил, подбрасывая новые поленья. Они занялись, и при их свете Серегил обнаружил спящего Алека на узкой кушетке у себя за спиной.

Юноша лежал, свернувшись в комок; одна рука была под головой, другая, посиневшая от холода, свешивалась до полу. К нему прижималась Руета. накрыв нос пушистым хвостом.

«Что он здесь делает?» — Серегил, хмурясь, смотрел на мальчика и кошку. Ему было неприятно обнаружить, что Алек постеснялся воспользоваться его постелью. Потом, наклонившись, чтобы накрыть его плащом, Серегил заметил следы слез на щеке юноши. «Что-то связанное с его отцом?» — с удивлением и беспокойством подумал Серегил.

В спальне он разделся, не зажигая огня, и с наслаждением вытянулся на свежих простынях.

Но сон к нему не шел. Глядя в темноту, Серегил рассеянно поглаживал то место на груди, где был заколдованный шрам, и размышлял о том, что жизнь его стала еще более странной, чем раньше.

Серегил запрятал поглубже в память загадочные слова Оракула и окунулся в жизнь Римини. Известие о том, что «Кот из Римини» снова в городе, распространилось быстро, и поручения интриганов— аристократов — вместе с заданиями Нисандера — заставляли Серегила большую часть ночей проводить вне дома.

Алек не скрывал недовольства тем, что он ни в чем не участвует, но Серегил считал, что не следует еще подвергать его опасностям городской жизни. Вместо этого в дневные часы он старался наверстать упущенное: показывал юноше достопримечательности и заставлял его бесконечно упражняться в тех многочисленных умениях, которых требовала их беспокойная профессия.

Самым главным было фехтование, и они почти каждое утро посвящали тренировкам в комнате на втором этаже «Петуха»; босые ноги тихо шаркали по циновкам, стучали деревянные учебные мечи, когда противники отрабатывали основные приемы защиты и нападения. Эти уроки были самыми изнурительными: Алек в слишком позднем возрасте начал овладевать азами, и, как он ни старался, успех приходил огорчительно медленно.

Единственными другими предметами, которым Серегил уделял внимание постоянно, были чтение и работа с замками. Всем же остальным они занимались, если ему являлось такое желание. Один день они могли посвятить изучению родословной царской семьи или разглядыванию драгоценностей из шкатулки на каминной полке; Алек с широко раскрытыми глазами внимал рассказам Серегила о свойствах камней и методах их оценки. Другой день они проводили, переодевшись, с труппой рыночных акробатов, среди которых Серегил был известен как Колл-Бродяга. Одевшись в живописные лохмотья и вымазав лицо сажей, Алек весело наблюдал, как Серегил жонглирует, ходит по канату, участвует в пантомиме. Неуклюжие попытки Алека подражать принесли ему репутацию талантливого клоуна.

Но часто они просто слонялись по лабиринту городских улиц, исследуя разные районы. Серегил повсюду на чердаках и в заброшенных сараях хранил маленькие узелки с самым необходимым — на случай, если срочно понадобится исчезнуть.

Постепенно Серегил начал показывать Алеку наиболее безобидные приемы воровской профессии — как проникнуть в запертый дом, как скрыться от городских стражников в небезопасных трущобах Нижнего города.

По мере того как проходили недели, Алек обнаружил, что, если не считать быстро смолкающих укоров совести, он никогда не чувствовал себя счастливее. Черные дни путешествия через Майсену постепенно тускнели в памяти, и Серегил, вернувшийся в свою стихию, снова был тем веселым бесстрашным Серегилом, который произвел на него такое впечатление в первые дни их знакомства.

Несмотря на то что их активность приходилась на самые разные часы дня и ночи, Алек сохранил привычку вставать вместе с солнцем. Серегил редко просыпался так рано, так что парень бесшумно спускался по лестнице, чтобы позавтракать вместе с семейством Триис.