ТАСС уполномочен заявить - Юлиан Семенов

— Ну что ж, вы славно ответили, ведете в счете, Саймон.

— Спасибо, Гарольд. С чем я поеду в Пекин? Я имею в виду формальный предлог.

— А нужно? — рассмеялся Уилки. — Я полагал, что вы вхожи туда в любое время. Мои друзья убеждены, что вы открываете там дверь левой ногой.

— Нога ногою, но мне приходится платить заработную плату служащим.

— Вот это по-американски. Хорошо, я предлагаю вам отвезти в Пекин контракт: сорокакратная оптика, очень нужна на северной границе, русские оценят это незамедлительно.

— Когда я встречусь с вашими людьми, чтобы оговорить детали контракта?

— Контракт в папке, папка здесь, в моем сейфе. Там же билет на самолет. Он улетает сегодня ночью, Саймон. Детали оговорим после вашего возвращения, процент от сделки — в нашу пользу, хотя, в принципе, мне следовало бы взять с вас два процента, потому что Пекин уплатит вам столько, сколько вы попросите, — мы точно взвесили, что предложить вам.

…Через двадцать три часа Саймон Чжу прилетел в Пекин. На аэродроме его ждал «мерседес» заместителя министра внешней торговли Го Любо. Генерал из разведслужбы, новый заместитель министра внешней торговли, занимался вопросами проникновения Китая на Запад.

Выслушав Чжу, генерал Го закурил ментоловый «Салем», пожал плечами:

— Глупят на каждом шагу, право. Зачем нужно было втягивать в дело этого Уилки? Он — одиозен, воевал в Корее, мы подвергали его критике. Почему именно он должен был торговать с вами Зеппа? Я иногда поражаюсь Вэлшу — умный человек, а ошибается, как юный корсар…

Папку с контрактом генерал Го отправил экспертам, предложил Саймону Чжу наговорить на диктофон все те соображения, которые представляются ему новыми (более всего генерал ценил улавливание тенденции, это интересовало его больше фактиков, на них, на фактах, сидели нижние этажи разведки и — главное — читчики прессы); отменив обед с представителем «Бритиш петролеум», Го выехал в ЦК, сообщив предварительно тему предстоящей беседы министру национальной безопасности, верному сыну великого кормчего, ближайшему соратнику председателя Хуа, выдающемуся стратегу и борцу.

Вечером того же дня в отдел печати ЦК были вызваны редакторы ведущих газет КНР, руководители радио и ТВ.

Инструктаж был коротким:

— Мы должны потребовать у европейских союзников США ответа: действительно ли неонацисты поддерживают свободолюбивую борьбу товарища Марио Огано? И если такого рода факты не подтвердятся — а они, видимо, в настоящее время не получат однозначного подтверждения, — мы получим возможность начать кампанию против Москвы и Гаваны в том плане, что они клевещут на лидеров освободительного движения, на товарища Огано, верного борца против колониализма и гегемонизма некоторых сверхдержав. При этом следует подбирать все данные на Зеппа Шанца и его людей, дабы в нужный для нас момент ударить вашингтонскую администрацию. В нужный момент, подчеркиваем мы, тогда, видимо, когда придет время вышвырнуть из Африки как янки, так и их европейских сателлитов, когда настанет час водрузить над черным континентом знамя великого кормчего. Есть какие-нибудь вопросы?

Ночью, провожая Саймона Чжу на аэродром — он возвращался в Штаты через Японию, там хорошо стыковались рейсы, — генерал Го, не выпуская изо рта «Салем», говорил раздраженно, пытаясь, впрочем, это свое раздражение скрыть:

— Надо понять до конца точно, кто стоит за теми группами политиков и бизнесменов, которые пугают Америку нашим мифическим непостоянством и возможным — в недалеком, по их словам, будущем — китайским гегемонизмом? Кто? Имена, названия корпораций, контролируемые ими органы массовой информации. Это меня интересует в первую очередь, товарищ Чжу.

— Непостоянство действительно мифическое, товарищ Го?

— Вы задали этот вопрос так, словно вы не китаец, товарищ Чжу. Мне странно слышать этот вопрос от вас. Опасайтесь растворения, берегитесь этого, как огня. Работая в Париже, — а вы знаете, каким рестораном там я командовал, подразделение самого высокого класса, — я сделал в своих апартаментах выгородку и жил как китаец, товарищ Чжу.

— Если я стану жить в Штатах как китаец, товарищ Го, ни Уилки, никто другой не обратится ко мне с предложением…

— Вы имеете в виду его контракт? Мы отвергаем этот контракт, передайте, что мы уже заключили сделку на оптику… Не говорите только, — Го усмехнулся, — что мы купили оптику у той фирмы, которая финансирует Зеппа Шанца и его движение. Передайте ему, что мы не станем иметь дело с ним — пусть создаст другую фирму и подставит иного человека. Мы готовы заключить контракт миллионов на пятьсот, если он сможет предложить нам «под ключ» завод расчетно-наводящих устройств. О нашей позиции в ООН. Скажите, что все будет зависеть от тех гарантий, которые обсуждались через дипломатические контакты. Объясните им, что мы не получили ответа, устраивающего нас, — они поймут, что я имею в виду. Мы готовы уступать, но интересы Китая в Африке никак при этом не могут быть затронуты. Мои слова следует передавать текстуально, здесь важны нюансы, ясно? Повторить еще раз, или вы запомнили?

— Вы имеете в виду две фразы: «все будет зависеть от тех гарантий, которые обсуждались через дипломатические каналы» и «мы готовы»…

— Верно, — прервал его генерал. — Это все, счастливого полета…

Уснуть он так и не смог; снотворное принимать нельзя — положение таково, что каждую минуту могла возникнуть ситуация; вертелся на диване в кабинете до рассвета; поднялся в четыре часа, вышел на улицу.

Тишина была осязаемой. Он вспомнил Славина, их последний разговор о мирности. Славин в тюрьме, хороша мирность, а он, Константинов, идет себе по любимому, до щемящей в сердце боли любимому городу и ничего не может сделать для того, чтобы вытащить Виталия из тюрьмы; ЦРУ не придет к «Мосту», потому что не будет сигнала у этого проклятого объекта «Дети». Что за «Дети»? Где?

Он шел по Лубянке, к бульварному кольцу; в воде, которой машины поливали асфальт, играла радуга. Почувствовав на лице капельки влаги, Константинов шагнул с тротуара на мостовую. Вторая машина проползла еще ближе к нему; Константинов зажмурился, зябко поежился — лицо обдало прохладой, капельки были игольчаты, будто душ «шарко».

«Ничего, — подумал вдруг Константинов, — ничего. Даже если я не доведу это дело до конца и мне придется уйти, останутся наши ребята… Останется Володя Гречаев, пришел из Бауманского, обрел себя у нас; останется Игорь Трухин, юнга Северного флота, а сейчас ас, истинный ас контрразведки; Стрельцов останется, сын Героя, настоящий человек, хоть и молод еще совсем; и Коновалов останется, начал войну десантником, весь пулями издырявлен, а работает как юноша, увлеченно работает, диву только можно даваться; Гмыря останется, Никодимов, хорошие люди останутся. Страшно уходить тогда только, когда за тобою никого нет; художник — без школы, режиссер — без последователей… Вот тогда действительно страшно. А коли ты убежден, что есть люди, которые смогут продолжить, — тогда не страшно, тогда ничего в жизни не страшно…»