Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

Не менее скользким был и другой вопрос: как именно следует сформулировать обвинение? Подпадали ли под юрисдикцию прокуроров и судов Фарини события, которые произошли в Болонье за год до установления нового режима? Могут ли они вершить правосудие над инквизитором, который в ту пору обладал официальными полномочиями укреплять католическую веру? Иными словами, могли ли правовые принципы нового государства применяться задним числом? Или, может быть, придется судить этих обвиняемых по законам старого режима? Но тогда их можно будет признать виновными лишь в том случае, если окажется, что они не повиновались тогдашним законам.

Составленный 18 января 1860 года обвинительный акт с тисненой печатью королевского правительства провинции Эмилии, гражданского и уголовного суда низшей инстанции города Болоньи, гласил следующее:

Итак, суть обвинения состояла в похищении. Кроме отца Фелетти, обвинялся еще де Доминичис, но не Лючиди или Агостини. Логика за этим, по-видимому, стояла такая: де Доминичис, как глава болонской полиции, должен был сам устанавливать, законен ли приказ, полученный от инквизитора, тогда как полицейских, находившихся под его командованием, нельзя было привлекать к ответственности за то, что они подчинялись прямому приказу своего начальства. Но здесь, пожалуй, важнее другое: фигура де Доминичиса олицетворяла все зло папской власти и малодушное сотрудничество с австрийскими оккупантами. Все в городе хорошо помнили, как еще недавно полицейские трусливо напали на безоружных студентов в университете. Шеф полиции, наверняка понимая, что после краха папской власти ему самому оставаться в Болонье небезопасно, бежал одновременно с кардиналом-легатом в земли, еще остававшиеся под властью Папского государства.

23 января, через три недели после ареста отца Фелетти, к нему в камеру явился первый посетитель — следователь Карбони, желавший выслушать монаха. «На вид ему лет 65, — записал Карбони в отчете об этой встрече, — роста среднего, волосы у него седые, как и ресницы с бровями, лоб большой, глаза темные, нос крупный, рот пропорциональный, подбородок круглый, лицо овальное». Узник по просьбе Карбони рассказал о себе следующее:

Слова отца Фелетти об имеющихся у него церковных привилегиях не произвели никакого впечатления на Карбони: он только предупредил узника, что тот обязан говорить правду и отвечать на вопросы судьи. А упомянутые им привилегии, сообщил монаху Карбони, отменены недавними постановлениями правительства. Теперь все граждане равны перед законом.

В ответ на просьбу описать арест отец Фелетти рассказал, что его разбудили среди ночи, заставили быстро одеться и сообщили о предъявленном обвинении. Потом он отказался отвечать на вопросы, потому что иначе нарушил бы данную им священную клятву хранить молчание. «Как же можно обвинять меня в преступлении против общественного порядка за действие, совершенное два года назад по приказу тогдашнего правительства, имевшего полную силу? И как, — добавил инквизитор, — можно обращаться с такой суровостью с чиновником Святейшего престола только из-за того, что он исполнял свой долг и повиновался приказаниям главы католической церкви?» При этом монах выразил свою глубочайшую веру: «Я склоняю голову перед любыми решениями, принятыми на небесах, вверяю себя в руки одного только Господа и верю в его милосердие».

За те три недели, что отец Фелетти провел в камере, размышляя о своем нелегком положении, он пришел к выводу, что в деле Мортары есть кое-что, о чем он вполне может говорить, не нарушая клятвы, и теперь ему очень хотелось это сделать. Поскольку некоторые стороны этого эпизода все равно уже сделались общеизвестными фактами, сказал он Карбони, то не будет вреда, если он кое-что уточнит.

Несмотря на такое предуведомление, то, с чего Фелетти начал свой рассказ, не имело никакого отношения к общеизвестным фактам, поскольку касалось его переписки со Священной канцелярией в Риме. И его сообщение оказалось чрезвычайно важным, потому что по мере того, как развивался процесс, наибольшее значение приобретал вопрос: действовал ли инквизитор по собственному почину или же просто выполнял распоряжения вышестоящих чинов? «Узнав о том, что мальчик Эдгардо Мортара был крещен, когда ему грозила смерть, — рассказал он следователю, — Верховная Священная конгрегация постановила перевезти этого ребенка в Рим и поместить его в Дом катехуменов, а на меня была возложена ответственность за исполнение [этого постановления]».

А на тот случай, если от следователя ускользнет смысл сказанных слов, отец Фелетти повторил, что, забрав ребенка из семьи и отправив его в Рим, он всего-навсего «выполнял распоряжения, полученные мною от Верховного трибунала Священной канцелярии в Риме, а этот трибунал никогда не провозглашает ни одного указа без согласия папы римского, верховного главы католической церкви».

Отец Фелетти поспешил добавить, что принял все мыслимые предосторожности для того, чтобы при выполнении приказа применялись лишь самые мягкие меры воздействия. В частности, он позаботился о том, чтобы мать Эдгардо убедили отдать сына «добровольно», и с этой целью даже дал семье двадцатичетырехчасовую отсрочку. Это возымело желаемое действие. Монах рассказал, что днем 24 июня, когда к нему пришел Момоло, они вдвоем выработали план, призванный «склонить его жену по-хорошему отпустить сына, и потом в самом деле мать рассталась с сыном совершенно спокойно».

Однако разговорчивость инквизитора имела свои пределы: он сразу же умолкал, когда слышал вопросы об источниках его информации, о том, как он впервые узнал о крещении Эдгардо, или о том, пытался ли он проверить правдивость этих слухов. Раздраженный следователь просил отца Фелетти назвать ему хотя бы имена людей, которые могли бы подтвердить его заявления о том, что ребенка кто-то крестил. «Лучше всего осведомлен в вопросах, которые вы мне задаете, — отвечал бывший инквизитор, — трибунал Верховной священной инквизиции в Риме, префектом которого является наместник Иисуса Христа на земле, папа Пий IX».