Фартовые - Эльмира Нетесова

Но отмыв лицо за первым же углом, почистив себя от пятен и запахов, шнырь снова соображал, куда податься, где поживиться? Кровоподтеки не в счет, на них никто не обращал внимания.

У шныря было много кличек. Своего имени он старался не вспоминать. И только в милиции да в суде никуда не денешься, приходилось пользоваться именем, отчеством и даже фамилией. Но потом это снова забывалось надолго.

А из всех кличек он любил больше других одну. Она была давней, от самой молодости, горячей и удачливой.

Тогда он был в «малине» не последним… Дрозд — так звали его фартовые всего Сахалина.

Неспроста приклеилось такое. Умел свистеть дроздом, да так, что от птичьего пенья отличить было трудно даже натренированному уху.

Уменье это окупалось не всегда. Но в молодости условный знак Дрозда, оставленного на стреме, не раз выручал «малину» от провалов и поимки. У Дрозда в те годы были отменный слух и зрение. Но со временем притупилась память. И свист дрозда зимой уже не выручал, а губил кентов. И поющего не вовремя Дрозда снимала «с шухера» милиция, напоминая, что истинный дрозд — птица летняя.

Пойманные вместе с Дроздом фартовые бивали его в зоне, приговаривая:

— Заложил, падла, мусорам «малину», теперь сумей подогрев раздобыть. На стреме умел засыпаться, теперь парься со всеми, паскуда вонючая!

И ничего. Кончались сроки. Забывались промахи. И Дрозд возвращался в «малину» вместе со всеми.

Тогда Дрозда и вывели из закона. Долго он не решался показаться на глаза Дяде. Но однажды случай подвернулся.

В подвале, где под ноготь распивал вино с ханыгой, услышал, что его сожительница работает в ювелирном и просила сегодня не напиваться: мол, золото привезут. Пока примем товар, возвращаться придется поздно. Приди встретить.

Дрозд вмиг протрезвел. И, оставив собутыльника спать в подвале, заспешил к Дяде. Тот выслушал недоверчиво. Но через день передал для Дрозда пачку червонцев.

Так и повелось с тех пор. Но ни на полшага ближе не подпускал к себе шныря новый пахан. И постоянно, это Дрозд чувствовал даже лысиной, не доверяли ему.

Была у Дрозда одна слабость, общая для всех фартовых: женщины. Да и как без них? Когда водка льется рекой, а стол ломится от закуси, самое время вспомнить о том, что ты — мужик.

В былые годы Дрозд пользовался успехом даже у молодых проституток. Правда, привязанности особой ни к одной не имел. Но покутить с ними после удачного дела любил и не упускал случая навестить разгульный район города, расположенный сразу за базаром, который все южно-сахалинцы звали Шанхаем.

Дядю Дрозд знал с молодости. Вместе они обделывали дела: пока медвежатник потрошил сейф, Дрозд на стреме стоял.

Но у фартовых дружба клеится, пока дело ладится. Чуть сорвалось, все забыто, стерто из памяти.

И Дрозд незаметно состарился. Как и все фартовые, он знал, что Дядя отошел от воровской жизни. «Малина» о нем жалела. Второго такого медвежатника найти было трудно. Ни у кого не имелось столь удачливой отмычки. И Дядя никому ее не показывал. Может, и отомстила бы «малина» медвежатнику за уход, да замены не было, а надежда на возвращение Дяди — оставалась. Потому, когда это произошло, воры в законе без колебаний признали Дядю паханом, на время вынужденного отсутствия Берендея.

Дрозд, крепко сжав сотенную, пошел к рынку, где жизнь пробуждалась раньше всех. Здесь можно было жевать на ходу, послушать брехи приезжих торговок, стянуть с прилавка литровую банку кетовой икры и, купив бутылку водки, завернуть к безотказной, по причине возраста, Тоське. Толстая и морщатая, она давно зарабатывала обслуживанием любителей сексуальной извращенности. Потому что даже по глубокой пьянке трезвели фартовые, увидев Тоську голой. И ни по какой погоде, даже сявки, не соблазнялись ею, считавшейся ранее смачной бабой.

Дрозд ходил к Тоське до обеда, когда та бывала свободна. Правда, в последние годы она была свободна почти всегда. Но шнырь привык к своему времени и не нарушал заведенный порядок.

Дело не в удовольствии. Не мог Дрозд выпивать в одиночку. К тому же Оглобля, как звали Тоську законники, была слабостью шныря за безотказность. Она не брезговала Дроздом. Никогда его не прогоняла. И, взяв свой червонец, чмокала Дрозда в щеку с привычным равнодушием.

Любила ли она кого-нибудь в своей жизни? Это Дрозда не интересовало. Говорили, правда, что раньше Оглобля была пылкой бабой, но не век же травке зеленеть!

Шнырь знал, что Тоська всю жизнь обреталась в Шанхае, где всегда ютились городские проститутки. И едва ли не десяток «малин» хорошо знал ее хазу.

Оглобля была не дура выпить на халяву. Но если кто-то из клиентов пытался уйти от нее не уплатив, Тоська вжимала его в угол мощным бюстом так плотно, что мошенник рад был последние портки оставить здесь, лишь бы вторично не подвергнуться экзекуции.

Что-что, а цену своим услугам Тоська знала.

Дрозд никогда не пытался обмануть бабу. За многие годы она научилась доверять ему больше других и иногда открывала кредит, которым шнырь старался не злоупотреблять.

От Оглобли никогда не выносили побитых или зарезанных воров. Все покидали притон на своих ногах. Не то, что у других проституток. Там случались драки с поножовщиной.

Шнырь, набив карманы пакетами и свертками, заколотился в знакомую дверь. Когда он был здесь в последний раз? Пожалуй, месяц прошел.

Услышав знакомое шарканье, Дрозд откашлялся, червяком изогнулся для приветствия.

Едва в проеме увидел измятую личность старой знакомой, сказал, осклабившись:

— Наше — вашим…

Тоська сграбастала его одной рукой из-за двери. Втащив из коридора за шиворот, спешно захлопнула дверь.

— Ты чего? — опешил Дрозд.

— Лягавые вчера нарисовались ко мне. Ночью. Со шмоном. Все на уши поставили. Минетчицей обзывали. Фартовых искали. Их у меня уже с полгода не было. Молодые всех отбили. Без куска порой сижу. А чем я других хуже?…

— Зачем фартовые понадобились мусорам? — перебил шнырь.

— Мне почем знать. Тебе виднее.

— Что ты им натрехала?

— Ничего. Голосила, как сдуру. Зачем, мол, старуху обижаете? С прошлым завязала. К смерти готовлюсь. Они на слово не поверили. Ну а уходя извинялись. Ты-то хоть никого на хвосте не приволок? Никто не засек во дворе, когда ты сюда шел? — выглянула Тоська в мутное окно.

— Никого не было! — дернулся к двери Дрозд.

— Куда? В случае чего в окно и на огород выскочишь. Там — прямиком на базар. Все от меня так линяли. Никого не накрыли. И ты не трепыхайся. Не впервой тут.

Дрозд выставил на стол угощенье. Разворачивая один сверток за другим, нарезал колбасу и селедку, корейскую капусту чимчу, разделывал крабьи ноги. Кетовую икру выложить из банки было некуда.

Из посуды у Тоськи были лишь стаканы. Не утруждала себя баба лишними хлопотами. И, залив в горло стакан водки, тут же отправила туда кусок колбасы величиной с кулак, подпихнув его нечищеной жирнющей селедкой.