Мрачный залив - Рэйчел Кейн

Чем ближе к берегу, тем отвратительнее становится смрад. Я гадаю, не выкинуло ли на побережье тушу дохлого кита. Этот ужасный, едкий, рыбный запах вызывает желание зажать себе нос и рот. Вместо этого я дышу глубже, надеясь, что привыкну. Люди способны адаптироваться, в этом наша подлинная сила. Мы можем приспособиться к чему угодно, если приложим достаточно времени и сил. Но Джонатан – хитрый, странный Джонатан – не намерен дать нам такой возможности. Я паркую «Хонду» у ограды с тыльной стороны консервного завода. Кеция смотрит на меня, я смотрю на нее, никто из нас не произносит ни слова. Наконец мы выходим. Кец открывает багажник и протягивает мне дробовик; второй она оставляет себе. У каждой из нас есть привычное оружие, но она вдобавок передает мне охотничий нож, и я вешаю его на пояс. Кец прихватила с собой два полицейских бронежилета, и мы надеваем их тоже. Вес их давит на плечи, но одновременно слегка успокаивает.

– Просто для ясности, – говорит Кец. – Это конец для твоей и моей карьеры, если мы сделаем это, а потом окажется, что мы ошибались. И это может быть именно то, чего он хочет.

– Мы не ошибаемся, – отвечаю я ей.

Но она, тем не менее, права. Вероятно, это все равно положит конец ее карьере детектива; она вне зоны своей юрисдикции и нарушает все возможные правила, будучи вооружена до зубов и готова убивать. Так же, как и я. Мне много раз удавалось выкрутиться из сложных ситуаций – возможно, лишь затем, чтобы в конечном итоге проиграть.

– Ладно. Я просто хотела прояснить ситуацию. Держимся вместе и не разделяемся.

– Согласна. Кец… – Она захлопывает багажник и оборачивается ко мне. – Ты не должна этого делать. Пожалуйста, подумай о ребенке.

Кец качает головой.

– Я тоже люблю тебя, Гвен. Но суть в том, что следующим, против кого обратится этот тип, будет Хавьер – раз уж я зашла так далеко. Я не хочу, чтобы мой ребенок рос без отца только из-за того, что я отступила. И кроме того… может быть, этот человек действительно хочет заполучить тебя. Но я хочу добраться до него. Престер заслуживает этого.

Выбор. Я не уверена, что мы выбираем правильно и что правильный выбор вообще есть. Но в одном Джонатан прав: любой наш поступок – это выбор. И у любого нашего поступка есть последствия.

– У тебя есть болторез? – спрашиваю я, и Кец качает головой. – А складная лестница в кармане?

– Заткнись и сними колпак с колеса, – говорит она. – Ты совершенно не умеешь импровизировать.

Я улыбаюсь и при помощи ножа сколупываю колпак с колеса «Хонды». Кец берет его, подходит к ограде, опускается на колени и начинает копать Почва мягкая, песчаная, Кеция выкапывает яму, насыпав рядом большую горку земли, потом ложится на спину и проползает под оградой.

– Что еще хорошо в бронежилете, – замечает она, – в таких вот случаях он делает тебя почти равномерно плоской.

Не то чтобы мне это особо требовалось. Мы с Кец не отличаемся пышными формами, так что вырытый ею подкоп годится и для меня, хотя приходится слегка поизвиваться. По ту стороны ограды я перекатываюсь на четвереньки, встаю и делаю первый шаг по голой земле. Здесь она утоптана плотнее, эту часть территории явно использовали в качестве кафетерия на открытом воздухе; несколько ржавых металлических столиков и пожелтевших пластиковых кресел все еще стоят тут и там. Не могу себе представить, чтобы летом здесь было так уж приятно сидеть – но, несомненно, все-таки лучше, чем в здании завода.

С этой стороны дверей нет, поэтому мы обходим здание и доходим до парковки, выходящей к разгрузочной зоне с шестью поднимающимися воротами. Цемент на площадке потрескался и крошится, словно сухая почва; внимательно глядя, куда ступаем, мы направляемся к разгрузочной зоне. Кец дергает металлическую дверцу для персонала. Заперта. Мы проходим к воротам для разгрузки. Одна двигается, но едва-едва, поднимается дюймов на шесть и намертво застревает. Щель узкая, но я без вопросов подхожу к воротам и протискиваюсь под ними. Мой ремень цепляется за нижнюю кромку ворот, и на секунду меня охватывает паника – мне кажется, что ворота сейчас автоматически опустятся и раздавят меня, разрежут пополам… но потом я втягиваю живот, дергаю пряжку ремня и все же ухитряюсь проползти. Приподнявшись на колени и держа в руках тяжелый дробовик, оглядываюсь по сторонам.

Помещение пусто. Пустой склад, где когда-то стояли поддоны с консервами, которые предстояло развезти по ближайшим окрестностям, а может быть, и по всему округу. На цементном полу все еще остались едва заметные следы от этих поддонов – чуть более темные прямоугольники. В остальном здесь совершенно пусто, как будто все вымели дочиста. Не видно ни паутины, ни битых стекол. Окна расположены высоко, под самым потолком, и свет, пробивающийся сквозь них, разгоняет кромешный сумрак. У меня есть фонарь, но я предпочту поберечь аккумулятор.

Мое сердце колотится, в висках стучит. Смрад мертвой рыбы здесь еще сильнее; этот запах почти можно пощупать, он словно излучается из голого цемента. Как люди выдерживали это день за днем? Должно быть, им никогда не удавалось отмыть от этой вони свои волосы, кожу, одежду…

Кец проскальзывает под дверью и несколько секунд стоит рядом со мной, молча осматривая помещение.

– Что ж, – говорит она. – Возможно, это бесполезно.

– Этот склад – да, – соглашаюсь я. – Но давай заглянем дальше.

Кец кашляет, уткнувшись носом в локоть.

– Знала бы – взяла бы таблетки от тошноты. Ни одно место преступления из всех, какие я видела, не воняло так мерзко.

Она права, но мы идем дальше. Мы пересекаем пустой склад до дальней левой стены, в которой видны широкие двустворчатые двери, достаточно большие, чтобы в них проехал автопогрузчик. Они распахиваются, даже не заскрипев. Я готова. Готова выстрелить в него, если он стоит там. Я не стану колебаться.

Я так сосредоточена на этом, что забываю задуматься о том, почему двери открываются так гладко. А потом меня ослепляет неистово-белый свет проблесковых ламп и оглушает волна звука, такого хаотичного и громкого, что он обрушивается на меня, точно удар. Этот шум бьет по ушам, по нервам, парализует, заставляет меня рухнуть на колени. Я роняю дробовик и зажимаю уши; я готова сделать что угодно, лишь бы прекратить это – но ничего не помогает; мои ладони, прижатые к ушам, лишь слегка приглушают этот звук. Я ничего не вижу, ослепительные вспышки бьют по глазам. Я соображаю, что сработала какая-то ловушка, и падаю на пол… хотя должна была сделать это в первую очередь. Пытаюсь откатиться прочь, и чем дальше я оказываюсь от дверей, тем слабее ощущения. Но я по-прежнему ничего не вижу, в ушах раздаются беспорядочные удары колокола. Кец. Где Кец?

Кто-то подхватывает меня под мышки и волочит прочь от этого хаоса, от этой громкой и ослепительной пытки. «Спасибо. Спасибо, Кец», – пытаюсь сказать я, но не знаю, действительно ли что-то говорю, шепчу или кричу. Слух по-прежнему не действует. И зрение тоже. Я вижу только ослепительно-белые призраки вспышек; они движутся, извиваются и дергаются. Шум становится слабее. Вспыхивающие лампы – тусклее. Я чувствую, что меня тащат куда-то в темный и тихий уголок, и неожиданно ощущаю позывы к тошноте. Перекатываюсь набок, и мой желудок выворачивается наизнанку; я чувствую ужас, стыд и полную потерю контроля над собой. Слышу, как всхлипываю и давлюсь, но эти звуки кажутся мне тихими и отдаленными, словно воспоминание.