До последнего - Дэвид Бальдаччи

— Милости просим, — произнес голос в микрофоне. — Поезжайте по главной дороге, потом сверните направо и окажетесь у самого дома.

Когда Бейтс въехал в ворота, Веб не преминул заметить:

— Ни одной видеокамеры. Сюда может заехать кто угодно, а обитатели фермы об этом даже не узнают.

Они покатили по главной дороге. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилался бесконечный зеленый простор. Кое-где мелькали горизонтальные рельсовые ограждения, а на полях — большие стога сена. Главная дорога была заасфальтирована. Некоторое время она шла прямо, а потом делала поворот, огибая крохотную рощицу, в которой росли дубы, клены и сосны. Сбоку можно было различить очертания небольшого пруда.

Наконец они подъехали к большому двухэтажному каменному зданию с высокими, окаймленными полукруглыми арками окнами и широкими раздвижными дверьми на первом этаже. Над входом красовалось нечто вроде оцинкованного купола, украшенного позеленевшей от времени скульптурой, изображавшей всадника. Повернув направо от этого похожего на гараж здания, они въехали на подъездную дорожку, вымощенную булыжником, по бокам которой росли самые толстые клены, какие Вебу доводилось видеть. Их ветви переплетались над головой, образуя нечто вроде естественной кровли.

Веб посмотрел вперед по направлению движения автомобиля, и глаза у него расширились от удивления. Перед ним был самый большой дом, какой он когда-либо видел. Здание было целиком построено из камня и имело огромный портик, поддерживаемый шестью массивными каменными колоннами.

— Вот черт! — сказал Романо. — Этот дом никак не меньше Дома Гувера.

Бейтс остановил машину перед входом и стал выбираться из салона.

— Да, дом большой, — подтвердил он. — Но вы, Романо, умерьте свои восторги и будьте достойны миссии, которую на нас возложило Бюро.

Распахнулась массивная дверь, и из нее вышел человек.

А Билли Кэнфилд здорово сдал, подумал, глядя на него, Веб.

Этот человек был по-прежнему высок и строен, но Вебу, которого он навещал в госпитале, показалось, что его широкие плечи опустились, а мускулистая прежде грудь словно бы запала внутрь. Волосы у него сильно поредели и стали совсем седыми, а лицо избороздили морщины. Когда Кэнфилд двинулся им навстречу, Веб заметил, что он прихрамывает и одно колено у него неестественно дергается при ходьбе. Сейчас ему примерно шестьдесят два — шестьдесят три, подумал Веб. Пятнадцать лет назад он женился во второй раз на женщине по имени Гвен, которая была намного моложе его. Кэнфилд уже вырастил детей от первого брака, и у них с Гвен был десятилетний сын, которого убили члены «Свободного общества», захватившие школу в Ричмонде. Веб до сих пор видел во сне лицо Дэвида Кэнфилда. Чувство вины не отпускало его, более того, с годами оно только усиливалось.

Кэнфилд окинул их всех пристальным взглядом из-под густых, кустистых бровей.

Бейтс первым делом вынул из кармана и продемонстрировал Кэнфилду свое удостоверение, держа его на некотором расстоянии — точно так, как их учили в Бюро.

— Я — агент Бейтс из Вашингтонского регионального офиса ФБР, мистер Кэнфилд. Спасибо, что разрешили к вам приехать.

Кэнфилд ничего не ответил Бейтсу и сразу же перевел взгляд на Веба.

— А ведь я вас знаю, не так ли?

— Меня зовут Веб Лондон, мистер Кэнфилд. Я работаю в Подразделении по освобождению заложников. В тот день в Ричмонде меня подстрелили, — дипломатично сказал он. — Потом вы несколько раз навещали меня в госпитале. Это было для меня очень важно, и я хочу, чтобы вы об этом знали. Кэнфилд кивнул и пожал Вебу руку.

— Я ценю то, что вы тогда пытались сделать. Вы рисковали жизнью, были ранены — и все ради того, чтобы спасти моего мальчика. — Он сделал паузу и посмотрел на Бейтса. — Я же говорил вам по телефону, что здесь ничего особенного не происходит. Ну а если тот ублюдок все-таки сюда явится, я его пристрелю — вот и все.

— Я понимаю вас, мистер Кэнфилд.

— Зовите меня Билли.

— Благодарю вас, Билли. Так вот, не забывайте, что погибло уже три человека, имевших отношение к школе в Ричмонде, а может быть, и четыре. Хотя у нас нет прямых доказательств, существует мнение, что за этим стоит «Свободное общество», а если так, то вы можете стать его потенциальной жертвой. Вот почему мы к вам приехали.

Кэнфилд посмотрел на часы.

— Ну и что вы мне предлагаете? Спрятаться от всех в каменной башне? Но у меня, между прочим, ферма по разведению лошадей, а она, к вашему сведению, сама по себе функционировать не может.

— Это понятно, мистер Кэнфилд, но кое-какие необременительные для вас меры по обеспечению вашей безопасности принять все-таки можно.

— Если вы собираетесь продолжать этот разговор, вам придется пойти со мной, поскольку у меня полно работы.

Бейтс обменялся взглядами с Вебом и Романо и пожал плечами. Потом они вслед за Кэнфилдом прошли к черному «лендроверу» и забрались в машину.

Кэнфилд не стал ждать, пока они пристегнутся ремнями безопасности — да и сам пристегиваться не стал, а сразу же нажал на педаль газа, и машина сорвалась с места. Веб сидел на переднем сиденье рядом с Кэнфилдом и вертел головой, рассматривая ферму.

— Насколько я помню, у вас в Ричмонде была транспортная компания по перевозке грузов. С чего это вы решили заняться разведением лошадей в графстве Фаукер?

Кэнфилд достал из нагрудного кармана рубашки сигарету, закурил, потом открыл окно и выпустил дым наружу.

— Гвен не позволяет мне курить в доме. Поэтому я дымлю, только когда предоставляется такая возможность, — пояснил он. — Вы задали хороший вопрос, Веб. В самом деле, как это я вдруг переключился с грузовиков на лошадей? Я и сам часто себя об этом спрашиваю, и иногда мне хочется все бросить и снова заняться грузовиками и грузоперевозками. Я родился и вырос в Ричмонде, и мне там всегда нравилось. Этот город забирает тебя целиком — к добру или ко злу... ну а я видел и то и другое.

— Но Гвен всегда любила лошадей. Она выросла на ферме в Кентукки. Полагаю, фермерское дело тоже забирает человека целиком. Ну, мы и решили попробовать. До сих пор не могу сказать с полной уверенностью, хорошо ли это у меня получается. Но я вкладываю в эту чертову ферму каждый цент, который у меня появляется, и по крайней мере пока еще не разорился.

— А чем конкретно вы здесь занимаетесь? — спросил Романо, наклоняясь к водителю. — Я, знаете ли, до сих пор видел лошадей только в Центральном парке, поскольку родился и вырос в Нью-Йорке. Вот и интересуюсь.

— Много потеряли, янки, — сказал Кэнфилд, оглядываясь на Романо. — Извините, не расслышал, как вас зовут.

— Пол Романо. Но друзья обычно называют меня Полли.

— Ну, поскольку друзьями мы пока еще не стали, я буду звать вас Пол. Так вот, Пол, здесь приходится делать чертову прорву всякой работы, которая вытягивает из тебя и твоих людей все жилы. Я уж не говорю о том, каких огромных денег стоит заполучить призового жеребца, чтобы он покрыл одну из твоих кобыл. Потом ты ухаживаешь за жеребятами, возишь их на выставки и готовишь к скачкам в надежде, что хоть один из них покажет неплохие результаты и ты после этого сумеешь его продать, получив прибыль в пять процентов от всех тех денег, которые ты в него вложил, вкалывая при этом по шестнадцать часов в сутки. Ну а если продать лошадку не удается и выясняется, что платить налоги нечем, к тебе приезжает представитель банка и начинает описывать твое имущество. Еще одна неудача, и тебя лишают всего, что ты заработал непосильным трудом за долгие годы. В результате ты оказываешься нищим, не имеешь крыши над головой и от тебя отворачиваются все — даже ближайшие друзья. Ну а потом ты умираешь где-нибудь под забором. — Кэнфилд снова повернулся и посмотрел на Романо. — Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать, Пол. Еще вопросы есть?