Без обратного адреса - Сантьяго Пахарес

– То есть?

– Сегодня… ты уже ушел на работу… я утром пережил кое-что. Проснулся от удушья. Без дураков, физически не мог вдохнуть. Я был совершенно не в себе. Пошел в Барранкильяс за дозой. Представляешь?

– Ты опять кололся?

Рекена вскочил и схватил Франа за грудки:

– Нет! Говорю же, был на грани, но не кололся. Сейчас расскажу. Моего пушера сегодня ночью убили. Хотел вести дела самостоятельно, вот с ним и свели счеты. Труп, что нашли на эстремадурском направлении, – не видел в новостях?

– Фран, телевизор я почти не смотрю.

– Он умер, а я стал думать, что мы все очень близко к нему ходим. Я не говорю «мы все умрем», это понятно, я говорю, что мы, которые на игле, умрем очень скоро. Никто не видал наркомана семидесяти лет от роду. В общем, или ты пытаешься сорваться с крючка, или, сам понимаешь…

– Фран, у тебя пока не кончились регулярные ломки?

– Это не ломка. Никаких обычных симптомов абстиненции, просто умираешь, и все. Как бы сидишь внутри смерти, а она тебя несет к уколу. Желание уколоться такое, что не отдаешь себе отчета ни в чем. В первые дни я напивался до бесчувствия, чтобы это пережить без срыва. Теперь хватает пары рюмок, чтобы ушла дрожь рук. Метадон замещает химическую потребность, но психологическая никакому препарату не под силу. Это самому надо. Как на диете: тебе дают питательные галеты, в которых есть все, что нужно организму. Он не страдает, физиологически голода нет – а психологически ты от этого несуществующего голода на стенку лезешь.

– Слушай, а нет чего-нибудь лучше метадона?

– Если знаешь, скажи сразу – осчастливим человечество. И я тоже совсем не об этом мечтал школьником. Ничего у нас не получается.

– Да.

– А чего ты хотел в детстве?

– Ну, я не мог мечтать о какой-то конкретной профессии. Воображал себя окруженным семьей, детьми, и с работой, которую люблю. Банально? Но я думаю, что многие люди чувствуют, в чем счастье.

– Когда ребенка спрашивают, о чем мечтает, он отвечает: стать пожарником… космонавтом… футболистом. Никто из них не говорит, что хочет стать счастливым. Нам кажется естественным, что работа, профессия и есть счастье. А это не так. Иногда они даже несовместимы.

– Я не хочу и не могу работать так много. Мне необходимо время просто побыть с самим собой. Погулять, подумать. Заняться техникой бега. Да мало ли что! Я загнал себя так, что уже ни на одну красотку не встает!

Фран криво усмехнулся, припомнив сцену с Сарой на диване, затем девушку из автобуса. Улыбка его стала шире, выражение лица смягчилось.

– Ну чего ты ржешь, шут гороховый? Надо мной?

– Нет. Я сегодня в автобусе с девушкой познакомился.

– О, Фран, неотразимый кабальеро!

– И знаешь, что я думаю?

– Ну?

– Странно это. Непостижимо. Вот смотри: не будь я наркоман, я близко бы не подошел к Барранкильяс и сегодня туда бы не поперся. Если бы не смерть моего пушера, сорвался бы и в любом случае не возвращался бы тем же утром автобусом. Если бы не попал в тот автобус, то не встретил бы Марту.

– И что Марта?

– Пока ничего. Но, наверное, так и должно быть? Если бы не связь между собой событий позорных, страшных, плохих – то не случилось бы и хорошего? Не лежит ли дорога к хорошему через несчастья?

– Странное у тебя представление о судьбе, – заметил Рекена.

– Очевидное. Может, к лучшему то, что тебя жутко довели на работе. Это нужно для того, чтобы ты встряхнулся и принял решение. Многие ведь не ценят того, что имеют, потому что не знали горя. А пройди они насквозь то, что выпало тебе, поймут, почем фунт лиха. Вот я сейчас могу смотреть спокойно телевизор, принять душ в любое время, разговаривать с другом в кухне под утро. Никогда в жизни раньше не думал, что это надо ценить как счастье. А это и есть счастье. Ты сможешь по-настоящему оценить свою работу, когда она у тебя будет, после той, которая есть сейчас.

– Надеюсь.

– Да никаких сомнений!

Они улыбнулись друг другу. И, прощаясь на ночь, обнялись.

– Слушай, Фран!

– Да?

– А эта девушка из автобуса хорошенькая?

– Мне безразлично.

– Ясно.

Сосиски остывали на сковороде. Фран вынул из микроволновки горячее молоко.

– Так а все-таки – красивая?

– Ну ясное дело, красивая!

– Ах ты, старый черт! Кто бы сомневался!

Телефонный звонок гремел с настырностью пожарного колокола. Давид вскочил с постели, нашел трубку и взял ее прежде, чем сообразил, что не у себя дома, а у Анхелы. И диван, на котором он спал, тоже ее. Из чего следовало, что и звонят ей, а не ему. Стоя с трубкой чужого телефона в руке, Давид решил минимизировать вред, хотя бы приняв сообщение.

– Да?

– Будьте добры к телефону Анхелу Альдеа.

– Сейчас ее нет дома.

Давид очень хотел бы, чтобы голос его не был таким откровенно хриплым со сна. Но если на том конце провода и поняли ситуацию, то проигнорировали ее.

– Это из школы по поводу Томаса. У нас тут небольшое происшествие. Было бы хорошо, если бы кто-нибудь забрал мальчика домой. Мы и сами бы отвели его, да некому, у всех расписание занятий.

– Что случилось? Я надеюсь…

– Ничего страшного, Томас жив-здоров. Он просто подрался с другим учеником. В таких случаях мы разводим детей по домам, пока страсти не улягутся. Пусть остынут и подумают над своим поведением.

– Разумеется, я сейчас же приду в школу.

– А вы кто?

– Давид, дядя Томаса. Не беспокойтесь, я его заберу.

Что он не был никаким дядей, это еще полбеды. Беда – транспорт. Сильвия уехала на их машине, Анхела – на своей «Хонде». Ему ехать не на чем. Надо просить у Эстебана «Рено».

Однако все было не так плохо. «Хонда» стояла на месте, ключи висели у входа.

Он забрал Томаса из кабинета его классного руководителя. Тот, принимая Давида за дядю своего ученика, объяснил, что произошло. Томас подрался во дворе с мальчиком намного старше и сильнее его самого, причем оба отказались объяснять причину. Томас в драке почти не пострадал – ссадил кожу об цементный пол школьного двора, а вот его противник ушел в медпункт с рассеченной губой. Нет, Томаса не обвиняли в избиении, с ним раньше никогда не возникало проблем, но правила требовали изгнания обоих бойцов из школы на один день.

Давид отвез Томаса домой. Тот за все это время не вымолвил ни словечка. Давид тоже молчал. Имел ли он право расспрашивать или поучать Томаса, ребенка, что ни говори, чужого? Однако нельзя же совсем не реагировать. Он с этой семьей уже подружился, и дело зашло довольно далеко, хоть и при особых обстоятельствах. Давид решил не поучать мальчика, а просто поговорить на равных.