Королевский лес. Роман об Англии - Эдвард Резерфорд

– Джонатан?

– Со мной все в порядке, отец.

– Джонатан?

– Твое судно добралась до дому?

Отец еще не пришел в себя:

– О да.

– Значит, ты выиграл пари.

– Пари? – Купец уставился на него. – Пари? – Он моргнул. – Боже, какое оно имеет значение, когда у меня есть ты?!

И Джонатан бросился к нему.

А Генри Тоттон вдруг ударился в слезы.

Прошло несколько минут, проведенных в отцовских объятиях, прежде чем Джонатан осторожно высвободился и полез за спрятанным под рубашкой кошелем.

– Отец, я кое-что принес тебе, – сообщил он. – Взгляни. – Он развязал кошель и высыпал его содержимое. Это были золотые монеты. – Дукаты, – сказал он.

– Они самые, Джонатан.

– Ты знаешь им цену, отец?

– Да, знаю.

– Вот и я.

И к удивлению отца, он совершенно правильно повторил цены, которые купец называл ему тремя неделями раньше.

– Абсолютно верно! – с восторгом произнес Тоттон.

– Видишь, отец! – радостно отозвался мальчик. – Я кое-что помню из твоих слов!

– Дукаты твои, Джонатан, – улыбнулся тот.

– Я раздобыл их для тебя, – возразил сын, затем, слегка помедлив, добавил: – Может, разделим?

– Почему бы и нет? – отозвался Генри Тоттон.

1587 год

– Проедешь со мной немного?

Когда она заговорила, у него замерло сердце. Конечно, то был приказ.

– Охотно, – солгал он, чувствуя себя чуть ли не школяром.

Ему было сорок, а она была его матерью.

Дорога из Сарума на юго-восток – на самом деле широкая, поросшая травой тропа – ровно тянулась через обширные луга, на которых раскинулся город, и дальше медленно, уступами, поднималась на возвышенность. Собор остался в трех милях позади них, когда они начали долгий подъем наверх, а потом через высокий хребет, который являлся юго-восточной кромкой обширного бассейна, где встречались пять сарумских рек. Погода этим сентябрьским утром была замечательной, несмотря на чуть резкий ветер.

Материнские выезды были делом не из легких. Она согласилась прибыть на свадебные торжества без собственной мебели лишь после троекратного заверения жениха в том, что ей отведут лучшие покои в доме самого богатого купца Солсбери. Но даже при этом за экипажем, в котором она ехала с кучером, грумом и верховым сопровождающим, катил фургон, стонавший под весом двоих слуг, двух служанок и стольких сундуков с платьями, обувью и внушительным собранием туалетных принадлежностей – кучер клялся, что в одном прятался и католический священник, – что оставалось возблагодарить Бога за сухую осеннюю погоду, поскольку иначе все это наверняка увязло бы в грязи. Но мать имела строгие взгляды на порядок вещей, и Альбион, ехавший рядом с экипажем, не без грусти подумал, что она ни в чем не ограничивает себя. По крайней мере, хотя бы лошади были рады, когда за хребтом леди резко велела остановиться и потребовала свой паланкин.

Грум и слуги молча приготовили его, вставили шесты и поднесли к дверце кареты. Когда мать вышла, Альбион отметил, что она уже надела башмаки на толстой деревянной подошве, чтобы не испачкаться. Значит, запланировала остановку. Он должен был сообразить. Теперь она указала на тропу, тянувшуюся вдоль хребта. Очевидно, намеревалась подняться по ней и ждала, что он ее будет сопровождать. Спешившись, Альбион пошел следом за четырьмя мужчинами, несшими паланкин, и вот забавная маленькая процессия, обозначенная силуэтами на фоне неба, двинулась вдоль мелового края, а в вышине летели маленькие белые облака.

На самой высокой точке она приказала поставить паланкин и вышла. Носильщикам было велено ждать в стороне. Затем она повернулась к сыну и поманила его.

– Теперь, Клемент, – улыбнулась мать – имя выбрала она, а не отец, – я хочу с тобой поговорить.

– С удовольствием, матушка, – ответил он.

По крайней мере, она нашла для этого замечательное место. Вид с возвышенности над Сарумом был одним из самых красивых на юге Англии. Оглянувшись на пройденный путь, можно было полюбоваться длинным склоном, который теперь выглядел как живописный спуск в пышную зеленую котловину, где в четырех милях отсюда из долины Эйвона вырастал, подобно серому лебедю, Солсберийский собор, грациозный шпиль которого возносился так высоко, что можно было подумать, будто окружающие холмы отделились от него, как глина на станке, приведенном в движение древним духом. На севере виднелось возвышение на месте замка Олд-Сарум, а за ним – целое море меловых хребтов. На востоке уходила вдаль плодородная холмистая местность Уэссекса.

Но самый длинный уклон открывался на юге, в направлении их путешествия. Там постепенно, миля за милей и уступ за уступом, снижаясь, раскинулся бескрайний Нью-Форест – дикие дубовые леса, каменистые хребты, обширные пустоши, поросшие вереском и утесником и достигающие самого Саутгемптона; туманные голубые склоны острова Уайт, отчетливо видные в море за двадцать миль.

Клемент Альбион стоял на голом хребте перед матерью и гадал, что ей нужно.

Ее первые слова не обнадежили.

– Клемент, мы не должны бояться смерти, – улыбнулась она вполне дружески. – Я никогда не боялась умереть.

Леди Альбион – так ее звали всегда, хотя ее мужа не посвящали в рыцари – была женщиной высокой и стройной. Лицо белое от слоя пудры, губы красные, какими их милостиво создал Бог. Глаза темные и печальные, если только она не находилась в раздражении – тогда они сверкали, словно алмаз. Зубы очень красивые, благо она презирала все сладкое, цвета старой слоновой кости.

Случайному зрителю могло показаться, что она одевается по моде своих лучших дней, несомненно гордясь пышностью нарядов своей золотой поры, поскольку, как часто случалось с женщинами в годах, не бывавшими ни в Лондоне, ни при дворе, незаметно отстала от жизни на пару десятилетий. Высокий простой воротник вместо модного ныне жесткого гофрированного; длинное тяжелое платье с большими буфами и старомодными узкими рукавами; богато расшитая нижняя юбка. На голове обычно плотная вуаль и льняной капюшон, но сегодня, в дорогу, леди Альбион надела стильную мужскую шляпу с пером. Случайный человек мог принять это за образчик старомодного очарования. Но ее сын не обманулся. Он знал, что к чему.

Все на ней было черным – шляпа, платье, нижняя юбка. Мать одевалась так с кончины королевы Марии Тюдор тридцать лет назад. По ее словам, не было оснований отказаться от траура. Однако поистине удивительным в этом облачении было то, что шитье на юбке и внутренняя сторона высокого воротника были ярко-алого цвета – красными, как кровь мучеников. Уже полгода она отделывала красным свой вдовий наряд. Она была ходячим символом.

Клемент осторожно взглянул на нее: