Живи в моих снах - Елена Левашова

Железная дверь протяжно застонала, конвоир впустил Пантелеевича. Уставший после дежурства, он грузно плюхнулся на свободный стул, заботливо поправляя полы чистого и выглаженного халата.

— Валентина Васильевна, не знаю будет ли уместно рассказывать подозреваемому о его диагнозе сейчас… И надо ли… — пробормотал он, запуская пятерню во взлохмаченные волосы.

— Евгений Петрович, как вы себя чувствуете? — спросила Валентина.

Зверев устыдился того, что симпатичная начальница видела его после приступа — грязного, обмоченного, с рожей, окровавленной из-за прикушенного языка.

— Нормально все, не впервой… — буркнул он, сжимая пальцы в замок. Его шутливое настроение поглотила досада.

— Мы обязаны сообщить о вашем диагнозе, — сухо произнесла Валентина. — Возможно, это обстоятельство повлияет на решение суда.

— Рентген подтвердил наличие опухоли головного мозга с локализацией в височной доле, частичной локализацией в лобной доле. — Несмотря на усталость, голос криминалиста звучал четко и громко. — Этим объясняются эпилептические приступы, галлюцинации, навязчивое шизофреноподобное расстройство. — Пантелеевич бегло прочитал заключение специалистов тюремной больницы. — На рентгене грудной и брюшной полости обнаружены множественные метастазы.

Зверев молчал, потрясённый услышанным. Игнат скользнул рукой к табельному оружию, приготовившись погасить вспышку гнева Зверева, только ее не последовало.

— То есть это все? — губы Зверева задрожали от страха. Он сгорбился и сник, походя на подтаявший сугроб. — А как же папа, Илюха? Кто теперь постоит за них, отомстит?

Валентине показалось, что известие о болезни расстроило Зверева меньше, чем неудавшаяся месть.

— Лидия умерла. Давно. Никто ее не прячет, Евгений, я говорю правду. Слово офицера. — Лисицына едва сохраняла терпение. Прямая и принципиальная, она не привыкла миндальничать с преступниками.

— Хм. Какая цена у вашего ментовского слова? Пыль одна! — Зверев состроил презрительную мину и сплюнул на пол сквозь сжатые зубы. Осознав сказанное Валентиной, он вздрогнул и округлил глаза. — А откуда вы… Небось детдомовская подстилка сдала меня с потрохами? — на его лице натянулись желваки. — Вот и делай доброе дело… Я вытащил ее из притона, одел, обул, обеспечил. Я ничего не скажу!

— И не надо. Ваша вина доказана, вы имеете право не свидетельствовать против себя. Можете и дальше молчать. — Валентина была само спокойствие. Она обвела взглядом низкий потолок, всем видом показывая, что ничего, кроме скуки, не испытывает. Лисицына глубоко вздохнула, приосанилась и, посмотрев Звереву в глаза, сказала:

— Если сегодня день открытий, то как вам такое: Дарья Крылова — ваша дочь.

Зверев побледнел и обессилено уронил голову на грудь. Его неподвижная фигура превратилась в злое каменное изваяние. Внезапная правда потрясла его, придавила к земле тяжестью невыносимой боли. Зверев был одержим местью, движим ею, как единственным смыслом жизни. А без смысла жизнь бесполезна… Он почувствовал себя маленьким ничтожным микробом… Как хорошо, что скоро этой нелепой бессмыслице придёт конец!

— Я хочу сделать чистосердечное признание. — Хрипло пробормотал он.

Валентина проворно достала из папки бланк и протянула его Евгению. Лисицына набрала в легкие побольше воздуха и с облегчением вздохнула:

— Игнат Сергеевич, сообщите Михаилу Колосовскому, что он свободен.

Снегопад закончился вовремя, очищая тревожное небо. Звезды редкими вспышками рассыпались по тёмно-синему небосклону. Снежинки искрились в массивных сугробах, забивались под шуршащие дворники автомобиля, скрипели под ногами.

Миша припарковался на стоянке аэропорта незадолго до прибытия рейса из Цюриха. Хотелось обнять её, вдохнуть мятный аромат, посмотреть в бездонные, словно штормовое море, глаза. Увидеть ее, наконец… живую. Здесь и сейчас… Он глубоко вздохнул, вспоминая, с каким трудом добился у Крылова разрешения встретить Дашу.

Миша желал и одновременно боялся встречи, страшился равнодушия Даши или её недоверия, вызванного раздутыми о нем сплетнями.

Встречающие скапливались возле выхода, сливаясь в единую разноцветную массу пуховиков, шуб и шапочек. Миша вышел из машины и направился к шумной толпе.

Он поднял голову и взглянул на небо, усеянное редкими крупинками звёзд. Совсем недавно оно прижимало к земле тяжестью отчаяния, а теперь укрывает плечи мягкой звездной шалью.

Разве может из одного источника течь горькая и сладкая вода? Миша давно перестал делить мир на чёрное и белое, плохое и хорошее, он наслаждался им — многоцветным и удивительным.

Необъяснимый восторг зародился внутри, сплетаясь с болью, виной, надеждой, ощущением свободы… Он превратился в могучий оглушительный крик, вырвавшийся из груди Миши.

— А-а-а-а-а… — прозвучал он коротко и истаял, как морозное облачко, сменяясь облегчением. Миша удивился внезапной детской шалости, охватившей его.

Улыбнулся, поймав испуганный взгляд малыша, крепко держащего за руку маму.

Миша высматривал Дашу среди хлынувших к выходу пассажиров. Как она жила это время? О чем думала, жалела, мечтала? Программа защиты свидетелей исключала любое общение её участников с внешним миром. Их удел — жить под чужими именами, мучительно ждать окончания следствия, крутясь в жерновах прокурорской махины, словно в мясорубке.

Даша слилась с разноцветным людским потоком. Длинные пряди выбились из белоснежной пушистой шапки, завиваясь в крупные непослушные локоны, а на щеках спелой брусникой расцвел румянец.

Она первая увидела Мишу, цепко выхватив его лицо из толпы. Он напряженно всматривался в людей, блуждал взглядом по чужим лицам, пока не остановил его на ней… Те же янтарные глаза, которые могут смотреть с обжигающей злостью и невыразимой нежностью.

Толпа испарилась, и Миша разглядел в морозном облаке фигурку в розовом пуховике и белой пушистой шапочке. Взгляд Миши скользнул по ее непослушным прядям, переместился на розовые от мороза щеки и остановился на синих глазах. Когда он успел потеряться в них? Утонуть, словно в омуте? Даша застыла на миг, позволяя Мише насмотреться на себя, впитать долгожданное мгновение встречи, тёплом овеявшее душу.

Миша почувствовал, как тоска, запертая в сердце, вырвалась наружу, исчезла, как ядовитый эфир, сменяясь радостью и покоем. Даша стоила того, чтобы он вынес все это…

Заранее приготовленные фразы песком рассыпались в горле. Миша не мог сказать ни слова, прижал Дашу к себе и сдавленно произнёс:

— Не отпущу… — силой воли он сдержал подступившие слёзы. — Никогда больше…

Желание вскипятило кровь, ударило в лицо румянцем, когда его мягкие губы коснулись губ Даши. Как же он скучал! Как давно целовал ее и ласкал!

— Даша… — тёплое дыхание Миши опалило ее щеку, шевеля волосы у виска. Он с трудом оторвался от неё, возвращаясь в реальность окружающего их аэропорта: повсюду сновали люди, гудели двигатели садящихся самолетов, хлопали дверцы подъезжающих такси.