Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Не пора начинать Горячий танец?

— Нет. Я распоряжусь, — был ответ.

Ткаллер молчал, хмурился. Наконец Режиссер не выдержал:

— Господин директор! Отчего вы так сердиты? Или праздник вам не в радость?

— А почему вам непременно хочется, чтобы всем было весело?

— Как же. Я режиссер-профессионал. Пора о карьере подумать. Хотя раньше я специализировался на свадьбах и похоронах.

— А теперь решили поменять направление? И поквитаться с Траурным маршем?

— Пусть вас не тревожат эти старые счеты. Видите, я искренен с вами. Кстати, господин Ткаллер, вы заметили, что я отношусь к вам хорошо?

— Благодарю, — кивнул директор, — Но за дружбу нужно платить.

— Разве? А я вам дружбы и не предлагал. Скорее — сотрудничество. Я и не умею дружить. Режиссеры — плохие друзья. А что касается платы… Вы мне уже заплатили. Даже значительно больше, чем ожидалось. Так что я теперь обязан всячески вас обхаживать, лелеять. Ну-ну, не дуйтесь.

И, глянув из своих огромных впадин, Режиссер добавил:

— Мы хорошо поработали, господин директор. Я вами доволен.

У Ткаллера не было сил даже отстраниться. В голове загудело. Он остановился. Перед глазами замелькали прозрачные мушки, поплыли круги. Он прислонился к фонарному столбу.

— Что с вами? Нехорошо? — По знаку Режиссера один из юрких ассистентов подал Ткаллеру стакан, — Выпейте.

— Вы говорили, что искренни со мной, — Директор отстранил стакан, — Тогда позвольте всего один вопрос: кто вы? Только не говорите опять о массовых зрелищах, о режиссуре…. По сути — кто вы?

— Э-э-э… таких вопросов задавать бы не следовало. Я вам одно только скажу: советую со мной ладить.

Ткаллер не выдержал полного свинцовой иронии взгляда, отвернулся и пробормотал сквозь зубы:

— Я вам всего этого не прощу.

— Скажите уж прямо, голубчик, отомстить хотите! Сил не хватит! Заметьте, весь город уже со мной! Кстати, сам я никому не мщу. И даже не наказываю. Наказывает Другой. Я только надеюсь, что, может быть, мои ассистенты найдут себе другое поле деятельности и тогда я смогу уйти на покой. А пока, смею заверить, вы мне проиграете.

— Посмотрим.

Возле них снова оказался какой-то вертлявый приказчик:

— Не пора ли начинать Горячий танец?

На этот раз Режиссер кивнул. Тут же поднесли незажженный факел. Режиссер передал его Ткаллеру:

— Что ж, начнем.

Директор, не понимая, механически взял протянутый предмет. Вокруг него стояли люди — тоже с незажженными факелами в руках. Все в каком-то оцепенении смотрели на Ткаллера. Наконец Режиссер подал знак — и факел Ткаллера вспыхнул.

Тут же со всех сторон зазвучала музыка. К Ткаллеру один за другим подходили люди, поджигали свои факелы от его, горящего удивительно ровным огнем, передавали по цепочке дальше — и вскоре уже вся площадь была освещена факельным огнем. Били барабаны, гудели геликоны, повизгивали флейты.

Начался Горячий танец! В центре его был Огонь! Собственно, этот танец сам был — Огонь. Огонь, рассыпающийся на отдельные человеческие искры; Огонь, собирающийся в цепочки; Огонь, поющий и водящий хороводы. В один из таких хороводов попытались затащить и Ткаллера. Волей-неволей он двигался в обезумевшей цепочке, пока не вырвался из нее как раз возле памятника Гансу. Факельщики прыгали вокруг трубочиста с особым усердием, по бронзовому лицу его пробегали отблески огня.

— Забавный малый этот Ганс. — Режиссер вновь оказался тут как тут. — За что ему только памятник поставили? Пьянчужка, хвастун, вдобавок толстушек рыночных любил потискать. Черта он, видите ли, прогнал!.. Да он с ним сдружился. Не верите? — В глазах Режиссера заметалось пламя. — Эй, Ганс, Йошка, слезайте, кости разомните. Повеселитесь немного!

Позеленевший бронзовый истукан медленно и как бы нехотя слез с невысокого пьедестала и отставил в сторону лестницу, с которой тут же спрыгнул маленький чертенок Йошка. Трубочист потихоньку разминал свои бронзовые телеса. Йошка же скакал так, что бубенчик на его шее заливался прямо-таки истерическим хохотом.

— Ох, Йошка, — застонал Ганс, — Рука занемела тебя за хвост держать. Какое наказание!

— Гансик, думаешь, мне на лестнице болтаться сладко? И в жару, и в зной. Такая наша доля — забронзовевшая.

— Ладно, сбегай-ка за пивом.

Йошка мигом очутился у пивной палатки, выхватил из рук перепуганного бюргера кружку с пивом. Отпил на четверть, остальное принес Гансу.

— Лакай, Гансик. Видишь, какой я заботливый. Давай пощекочу!

— Надоел ты мне, и проделки твои лукавые надоели. Зачем я с тобой только связался!

— А слава какая, Гансик! Грандиозная! Она просто так не дается. А вот поймай за хвостик. Попробуй. Накось, выкуси-и…

«Нет, я окончательно свихнулся!» — подумал Ткаллер, наблюдая за всем этим.

— Что происходит, господин директор? — потянул его за рукав фармацевт Ван Донген, — Я был вынужден уехать на ежегодную аптечную ярмарку и неописуемо сожалел, что не смогу увидеть наш грандиозный фестиваль. Вот вернулся — и что же? Я не узнаю город! Карнавал карнавалом, но тут прямо бесы разыгрались!

Фармацевт отскочил в сторону от пляшущего чертенка. Разошедшаяся же толпа вообще не обращала на гарцующую бронзу никакого внимания.

— Давайте-ка большой круг вокруг зала! Огня! Побольше огня! — распорядился Режиссер, и его привычно послушались.

Лишь Мэр с обезумевшим взглядом и отрезанным галстуком метался между факельщиками и умолял:

— Господа, одумайтесь! Довольно! Карнавал закончен… Не надо огня!..

На него надели старинную пожарную каску с петушиным гребнем. Мэр не заметил этого. Не понимая, отчего над ним смеются, он отчаянно махнул рукой, доковылял до своей ратуши, сел на ступеньки и зарыдал… Зарыдал, как внезапно состарившийся ребенок, как король Лир — безутешно и горько.

Но этих рыданий никто не слышал и не замечал. Не было рядом ни помощников, ни детей, ни внуков.

Ткаллер шел по слабо освещенной улице в сторону своего дома, шел он быстро и по сторонам не смотрел. Пройдя полпути, услышал позади себя шаги. «Режиссер или Клара?» — подумал Ткаллер, но оборачиваться не стал. Прибавил шагу. Преследователь тоже. Ткаллер резко свернул за угол и затаился. Преследователь (им оказался высокий мужчина) остановился, оглядываясь.

— Я здесь, не беспокойтесь, — Неожиданно для себя Ткаллер вышел из своего укрытия.

— Я действительно встревожился. Думал, что потеряю вас.

Человека этого Ткаллер не знал, и лицо его ему не понравилось.

Взгляд его даже при слабом свете казался мутным и выражал великую скорбь. Взлохмаченная борода, какой-то знак на груди. Одежда была не по сезону теплой — не то накидка, не то плащ-пелерина с широченными рукавами. Ткаллер от этой встречи не мог ждать ничего хорошего, человек вел себя крайне неуверенно, смущенно, как бы чувствуя свою вину. Он постоянно теребил свою бороду.