Свидетели времени - Чарлз Тодд

— Но время все-таки лечит.

— Мы как раз и приехали в связи с делом, которое имеет отношение к отцу Джеймсу, — сказал Ратлидж. — Уолш мертв. Он умер ночью, когда пытался убежать.

— Он убит? — спросил Хольстен. — Его убили полицейские?

— Нет, его ударила копытом лошадь, прямо в голову. По крайней мере, так на первый взгляд кажется. Разумеется, будет проведено следствие.

— Да упокоит Господь его душу!

— Это была ужасная ночь для всех, — заметил Симс.

— Казалось, что у Уолша был мотив для убийства, — продолжал Ратлидж, — против него было несколько косвенных улик, но они не могли удовлетворить следствие. Я пытался проследить все действия отца Джеймса в течение двух недель, которые прошли между базаром у церкви и его смертью. — Он посмотрел на Хольстена. — Мне надо знать, монсеньор, что говорил вам отец Джеймс о том, что узнал от Герберта Бейкера.

Явно застигнутый врасплох, Хольстен пришел в замешательство.

— Но я не мог бы, даже если и…

— Я не хочу, чтобы вы открывали мне тайну последней исповеди, только то, что вам говорил отец Джеймс об этом человеке.

— Но он никогда не говорил со мной ни о нем, ни о его семье…

— Я верю вам. И все-таки он пришел к вам незадолго до своей смерти и сказал, что недавно кое-что узнал такое, что его расстроило, и что тот человек, от которого эта информация поступила, понятия не имел, как она важна лично для отца Джеймса.

Стрела была выпущена наугад. Однако по изменившемуся выражению лица монсеньора Хольстена Ратлидж понял, что она попала в цель.

— Нет, не совсем так…

— И еще он вам сказал, — уже увереннее продолжал Ратлидж, — что он не в силах что-либо изменить.

— Он ничего мне… — начал было Хольстен и замолчал. Потом добавил: — Слушайте, он никаких тайн мне не доверял и ни в чем не признавался. И не объяснил никак своей тревоги. Было такое впечатление, что он пришел просто за дружеской поддержкой, а не к собрату священнику.

— Из чего вы так заключили?

— Он вошел сюда и примерно час расхаживал по комнате. Я не стал допытываться, что случилось. У всех бывают минуты отчаяния. Должен вам сказать, что в приходе была одна семья, в которой он принимал участие, и я решил, что его настроение связано с ними. Когда он сел в кресло, где вы сейчас сидите, я спросил его осторожно об этом. Он поднял голову и ответил: «Нет, в данный момент с ними все в порядке, — и еще: — Пути Господа неисповедимы. Я получил ответ на вопрос, который беспокоил меня много лет. Но я не могу использовать то, что узнал, чтобы исправить дело. Информация пришла неожиданно и в таком виде, что мои возможности ограничены». Он спрятал лицо в ладонях, я видел его страдание. Я спросил: может быть, поговорить с епископом? Но он ответил: «Нет, эта дверь закрылась, но, может быть, откроется другая». Тогда я вернулся к своим запискам, чтобы дать ему время успокоиться. Через полчаса он ушел, и это все.

— Но вы хотя бы предполагали, о чем может идти речь?

— Не тогда.

Ратлидж ждал продолжения. И Хольстен продолжил:

— Только после заупокойной мессы по отцу Джеймсу я услышал впервые имя Бейкер.

Ратлидж удивился:

— Во время службы?

— Нет, но после нее ко мне подошла молодая женщина и сказала, что не очень хорошо знала отца Джеймса, но посчитала своим долгом посетить мессу. Оказывается, он приходил утешить ее отца, когда тот умирал, хотя Герберт Бейкер не был католиком. И она думала, что, придя с ним проститься, хоть как-то отплатит ему за доброту. Она стеснялась, я видел, что она чувствовала себя неловко, и я сказал, что, конечно, отец Джеймс оценил бы ее поступок и поблагодарил ее. Позже я спросил Симса о ней, и нас услышал доктор Стивенсон. Он, в свою очередь, рассказал, что отец Джеймс приходил к нему, желая узнать, был ли Бейкер в ясном уме и трезвой памяти перед смертью. Доктор считал, что он спросил потому, что был очень совестливым священником, но я понимал, что причина не только в этом. Потому что я знал уже кое о чем еще.

— Что Герберт Бейкер был сначала кучером, а позже шофером у Седжвиков, — сказал Ратлидж.

— Да это знают все в Остерли, кого ни спросите. Нет, что именно Герберт Бейкер отвез Вирджинию Седжвик в Кингс-Линн по ее просьбе в тот день.

Викарий, слушавший разговор с таким видом, как будто ждал нечто ужасное, откинулся со вздохом на спинку кресла.

Ратлидж повернулся к Мэй Трент. Она сохраняла внешнее спокойствие, быть сильной ее научили собственные страдания. Поэтому он прибегнул к другому методу.

— Другая дверь, о которой говорил отец Джеймс, — были вы? Он хотел знать, была ли и миссис Седжвик на борту корабля, видели ли вы ее и разговаривали ли с ней. Если да, он мог больше не полагаться на признание Бейкера, каким бы оно ни было, чтобы знать детали исчезновения миссис Седжвик.

— Нет, все было не так! Он пытался помочь мне. Чтобы прекратились мои ночные кошмары. Он сказал… — Тут голос ее задрожал, и она оборвала фразу.

— И когда вы отказались вспоминать, как он ни уговаривал, он пошел к солиситору и добавил в завещание пункт — оставил вам фотографию Вирджинии Седжвик. — Ратлидж услышал негромкий возглас викария. — Фотографию, но не те вырезки, что он собирал о трагедии. Ему нужны были ваши личные воспоминания и еще чтобы вы потом написали обо всем, что произошло. Отец Джеймс хотел, чтобы вы нашли в себе смелость вспомнить. Но почему он так верил, что именно вы из всех спасенных видели ее на борту?

— Я не отказывалась вспоминать, как вы сказали. И ничего подобного он не думал. — Она вспыхнула, гордо вздернув подбородок, глаза ее засверкали. — И я не понимаю, почему вы преследуете меня? Он просто считал, что кошмары прекратятся, если я смогу вспомнить и посмотреть в лицо правде, а не прятаться от нее. Но я не могла, не была готова. Он никогда не принуждал меня вспоминать ту ночь, он был очень заботлив и осторожен. Мы просто беседовали о разных вещах, например, какие каюты были рядом с моей, с кем я сидела вместе в ресторане, что я надела в тот первый вечер — но я и этого не помнила!

Хэмиш проворчал: «Девушка устала. Оставь ее в покое».

Ратлидж услышал его и сказал Мэй Трент, пытаясь загладить свою резкость:

— Я не преследую вас, я просто…

— Нет, преследуете! — воскликнула она сердито. — Вы ведете себя непростительно, отец Джеймс никогда бы так не поступил. Вы не представляете, что такое жить как в кошмаре, вам никогда не приходилось просыпаться с криком и вскакивать в середине ночи, слыша крики о помощи и зная, что вы выжили, а они — нет.

Ее обвинение так глубоко ранило душу Ратлиджа, что он не мог сдержать эмоций, и слова вырвались непроизвольно и яростно:

— Вы так думаете? Да я живу с этим, я не могу дышать, потому что с каждым вдохом…

Хэмиш, предостерегая, крикнул: «Не вздумай себя предавать!»