Свита мертвого бога - Владислав Гончаров

Главная трудность заключалась в том, что вайлэзский язык Тай знала еще хуже, чем анатаоре – читала, и то со словарем, говорить же не могла вовсе, ибо в вайлэзском почти ни одно слово не произносится так, как пишется. Поэтому разговор предстояло вести через официального переводчика, роль которого досталась Берри – а значит, основное значение приобретало не что, а как, с какой интонацией и выражением лица, будет сказано.

Впрочем, сам принц дергался не меньше, хотя его-то роль была вообще без слов – верный телохранитель, не спускающий руки с рукояти меча и все время держащийся за спиной госпожи. Ничем другим он быть и не мог, однако уже одно его присутствие придавало миссии Тай некую сомнительность – угодно ли Единому такое исцеление, если за спиной у целительницы стоит самое настоящее отродье Хаоса?

Анатао, если Джарвис не нарушал их священных запретов, бывали вполне терпимы к нему, и даже в Лаумаре его пусть не любили, но и не боялись, ибо обе эти страны были сильны. Сила же Вайлэзии медленно, но верно клонилась к упадку, поэтому рассчитывать на терпимость ее жителей не приходилось.

Но Берри словно не замечал, как напряжены его товарищи, ибо мыслями уже давно был там, в замке на холме, и впервые за всю жизнь обнимал настоящую, дневную Нисаду. Из них троих он смотрелся наиболее обыденно: младший сын мелкого дворянина, не рассчитывающий прожить на невеликое наследство, а потому поступивший в университет Кинтаны для овладения одной из профессий, которые не позорят благородного звания – врача, юриста или архитектора. Волосы его еще раньше пришлось отрастить до линии подбородка, поскольку короткая салнирская стрижка Тано в Вайлэзии была уделом крестьян и городских низов. И мягкие пряди, ниспадающие вдоль щек, неожиданно выявили в довольно обычном лице заклятого юноши своеобразную задумчивую притягательность, лишний раз подтвердив мнение Тай, что порой длинная прическа облагораживает даже самые заурядные черты.

Само собой, пока они проезжали через деревеньку, те, кто не был в поле – в основном старики и ребятня, да несколько женщин – таращились на них во все глаза. Тай сидела в седле с каменным лицом, Джарвис же испытывал невероятное смущение. К счастью, деревню они миновали очень быстро, выехав на то ли узкую дорогу, то ли широкую тропу, взбегавшую к замку на холме.

Нисада знала, что раньше обеда гости не явятся, но все равно успела известись. Отказавшись от десерта из черной смородины (ненавидимого ею, зато обожаемого этим мозгляком Гисленом Веннаном!), она подхватила костыли и, привычно волоча ноги, потащилась назад в свою башню.

Лишь заперев за собой дверь комнаты, она отбросила деревянные подпорки и торопливыми шагами подошла к окну. Восемь лет назад, когда она перебралась в башню из их с Лар общей детской, отец приказал пробить это окно специально для того, чтобы его любимица с высоты первая видела все, что творится вокруг. Тем более, что оборонного значения их замок не имел с тех пор, как к его южной стене была пристроена усадьба – то есть лет сто, не меньше…

От окна – назад к двери, и снова к окну. Ноги уже слушались вполне приемлемо, хотя хромота, разумеется, все еще была заметна.

Тогда, перед действом в Замке Тысячи Лиц, Арзаль объяснил ей, насколько удачно сложились для нее обстоятельства. Сначала, попав туда несмышленым подростком, она ходила там, как до этого ходила в своих детских снах – не чуя под собой пола и не задумываясь о том, как она это делает. Но потом, когда Элори сделал Нис Ювелиром и Замок обрел для нее плоть, ходьба в нем, как выразился солеттский маг, «начала идти ей в зачет». Сложись иначе, ей пришлось бы учиться ходить с нуля – а так она всего лишь вгоняла уже имеющийся навык в слабые и непослушные мышцы («эффект будет приблизительно как после тяжелого перелома; мышечный тонус я вам сделаю, но вот наращивать массу придется самой»).

Ничего, чтобы добраться до имперского наместника в Рилгате, ей хватит и таких ног! А мышечная масса – по-простому она называется мясом, мясу же свойственно нарастать, если имеются кости. Куда хуже, что более длинными ее ногам, недоразвитым с детства, уже не сделаться.

Нисада еще раз прижалась спиной к дверному косяку, на котором Калларда две ночи назад замерила ее рост. Да, полтора метра, ни на ноготь больше. Лар, и та выше нее. Ладно, нарастим мышечную массу – будем осваивать высокие каблуки. А пока… каждую ночь десять раз пройти туда и назад по коридору от своей комнаты до комнаты Лар; пять раз взобраться по лестнице на третий этаж, где живут Бинда и Хольран, и снова спуститься на второй. А утром – растирать ноющие ноги до онемения в руках. Хорошо, Калларда раздобыла в деревне пузырек рекомендованной Арзалем бычьей желчи – с ней дело и впрямь пошло веселее.

Она снова выглянула в окно – и, не веря глазам, увидала, как по склону взбираются трое всадников. Волосы двоих были белокурыми – немалая редкость для здешних мест, – голову же третьего покрывал плотно повязанный платок с концами, по-крестьянски упрятанными под налобье.

Впервые в жизни Нисада поняла, что «сердце вот-вот выскочит из груди» – не пустая выдумка сочинителей романов. Целых две минуты она напряженно размышляла, как лучше поступить – подождать у себя или сразу кинуться в столовую, где все еще сидит ее родня и куда наверняка проведут гостей? В конце концов она выбрала нечто промежуточное – дойти до проходной комнаты в маменькиных покоях и встать у окна, распахнутого по случаю августовской жары. Того, что творится на крыльце, оттуда не видно, но слышно все просто прекрасно, и если потребуется ее вмешательство, она успеет это понять.

Стены усадьбы были сплошь укрыты ковром дикого винограда, а белокаменное крыльцо по сравнению с мрачно-серой громадой древнего замка казалось особенно ярким и немного ненастоящим.

На этом крыльце им пришлось простоять целых полчаса. Заявив, что они желают видеть княжну Нисаду Лорш, Берри вогнал слуг в полное замешательство. Однако Джарвис заметил, что двое вертлявых подростков, крутившихся на крыльце с самого начала, исчезли и больше не показываются, и сделал вывод, что уж кого-кого, а Нисаду здесь в неведении не оставят. Похоже, «княжна-безноженька» и в самом деле пользовалась у слуг особой любовью.

Наконец, наружу высунулся важный седоватый усач лет пятидесяти, в наспех наброшенной тунике с гербом – то ли что-то вроде дворецкого, то ли личный лакей мамаши Лорш – и провозгласил, что «княгиня Эмалинда изволит принять вас в своих покоях». Из просторного холла две лестницы, как два крыла, вели на второй этаж. Поднявшись по правой следом за пожилым слугой, Джарвис, Тай и Берри очутились в столовой, стены которой были обиты тканью – некогда синей, но уже изрядно полинявшей от яркого солнца.

У большого дубового стола, накрытого льняной скатертью, хлопотала служанка в переднике, собирая на поднос чайник, вазочку с медом, молочник и иные остатки послеобеденного чаепития. Ближе к окну, в старинном кресле с высокой прямой спинкой застыла, уронив пяльца на колени, дама с пронзительными черными глазами, из тех, о ком говорят – «со следами былой красоты на лице». Платье на ней было безыскусно-серым, хотя и из дорогой ткани, а голову покрывал белый вдовий плат, прихваченный тонким обручем. Рядом, на низеньком стульчике, сидела девочка с книгой на коленях, выглядевшая куда моложе своих четырнадцати. На дне ее глаз, столь же черных и выразительных, как у матери, застыла какая-то извечная, непреходящая тревога. Великолепные черные кудри водопадом стекали по ее спине, а сквозь кожу, белоснежную и полупрозрачную, как старинный алмьярский фарфор, проступал румянец беспокойства.