Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

Уже два раза садился рядом со мной невысокий молодой доктор-аттендинг, лет тридцати, со слегка смуглой кожей. Он, как будто тоже чувствовал себя новичком, приносил завёрнутый сэндвич и тоже не брал кофе и пончики. С первого раза он заговорил со мной и, узнав, что я иммигрировал из России, сказал, что его отец тоже давно иммигрировал из Польши. С видимым сочувствием он добавил, что понимает, как всё нелегко достаётся иммигрантам. Звали его Уолтер Бессер.

Однажды под вечер, когда я уже собирался уходить домой, старшая сестра попросила меня отвезти больного в операционную. Погрузив его на каталку, я впервые отправился в операционный блок госпиталя на двенадцатом этаже. Надев впервые за три года хирургическую маску, я передал больного сёстрам, а сам встал в стороне и смотрел. Шла подготовка к операции удаления коленного сустава и замещения его металлическим эндопротезом. В России таких операций не делали, хотя мы слышали, что в других странах их делают тысячами (с тех пор прошло уже более двадцати лет, но и до сих пор в России сделаны единицы этих операций). Вытянув шею, я издали смотрел, как сестра раскладывала стерильные инструменты, многие из которых были мне незнакомы. Обстановка операционной: приглушённая суета, звон инструментов — всё это было для моего профессионального хирургического уха, как музыка.

Вошёл, уже намывши руки на операцию, хирург — доктор Уолтер Бессер, посмотрел:

— Что же вы тут стоите? — идите, мойтесь (scrub) на операцию.

Я ешё даже не знал этого слова по-английски и поэтому не понял:

— Вы со мной говорите?

— Да, с вами. Если хотите, будете мне ассистировать. Вы ведь ортопед?

— Да, я был ортопед.

— Мне не дали ассистента на вечер, поэтому давайте оперировать вместе.

Боже мой, какая волна эмоций всколыхнулась во мне! Для профессионала, любящего своё дело и надолго отстранённого от него судьбой, — какое же это счастье опять в него погрузиться! — это как исстрадавшемуся от жажды выпить свежей воды. Три года я не входил в операционную и был рад хоть постоять в ней в стороне. А тут — такая неожиданность! И я ассистировал на той операции, новой для меня.

Уолтер был терпелив и внимателен, всё объяснял и показывал. Потом он взял меня на следующую операцию, я уже чувствовал себя уверенней. Пришёл доктор-нейрохирург, посмотрел на меня и сказал, что ему тоже нужен ассистент. И, как запойный пьяница за бутылку, я ухватился за возможность помогать и ему. Уже было 11 часов ночи, а я всё не выходил из операционной и попросил одну из сестёр позвонить мне домой. Она сказала Ирине, чтобы та не волновалась, что я в операционной.

— Что с ним? — воскликнула Ирина. — Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, не беспокойтесь. Не ему делают операцию, а он ассистирует на операции.

Домой я приехал после часа ночи. Ирина с волнением ждала моего позднего возвращения, когда нужно было ехать в почти пустом метро.

— Я ассистировал на трёх операциях! — хвастливо сказал я.

Я чувствовал — не было в моих руках прежней твёрдости, и добавлялись и волнение, и растерянность. Я успел поработать всего несколько дней, как услышал, что медицинский и вспомогательный персонал госпиталя собирается бастовать. Забастовок в России не было, о них мы только читали в сообщениях из-за границы. Интересно, конечно, — чего и как добивались мои теперешние коллеги сёстры и их помощники? Я спросил:

— Мне тоже полагается участвовать?

— Ты не член профсоюза, тебя это не касается.

Ну и хорошо, из предосторожности и от непонимания не надо мне было ввязываться ни в какие дела.

— Могу я спросить: чего добиваются забастовкой?

— Владимир, сразу видно, что ты из другого мира: все забастовки имеют только одну цель — увеличение оплаты и улучшение условий труда.

— А-а-а, понятно.

Ничего мне было не понятно, потому что сёстры получали по тридцать-сорок тысяч годовой зарплаты, а их помощники, как я, получали до двадцати и больше, в зависимости от стажа. Мне эти суммы казались такими большими…

Утром следующего дня я увидел перед госпиталем кардоны полиции и толпу наших сотрудников вдоль стены и узнал некоторые уже знакомые лица. Длинной цепочкой они вяло ходили друг за другом по кругу, некоторые несли бумажные плакаты со словами ON STRIKE. Большого энтузиазма в них не чувствовалось.

Чтобы подбадривать их, одна фигура энергично топала перед ними взад и вперёд и, держа у рта усилитель-мегафон, с выражением громко скандировала:

— Че-го мы хотим? Мы хотим повышения платы! Когда мы хотим? Мы хотим пря-мо сейчас! — и опять снова и снова повторяла то же самое. Толпа подкрикивала ей в ритм. Каково же было моё удивление, когда я узнал в той кричащей фигуре толстую чёрную, которая не хотела дать мне белую форму. Как она преобразилась — на ее пассивном и невыразительном лице горели глаза, она широко раскрывала рот и кричала и кричала так, что стены резонировали. Я спросил у знакомой:

— Кто эта женщина?

— Это лидер нашего профсоюза.

Ага, вот оно что! Ну, если такая работница, как она, могла орать требования, то прав был Ленин: профсоюзы — это школа коммунизма. Подобное я уже видел в моей стране.

Известно, что труд создал человека. Ну, а если он уже был человеком, то что даёт труд? Удовлетворение и достоинство. Это то, чего мне не приходилось испытывать уже около трёх лет. Но вот я принёс домой первый чек зарплаты на $450 — как раз в свой пятьдесят первый день рождения. Мы собрались всей семьёй, и сын повесил мой чек на ёлку — как украшение. Да он и был украшением нашей жизни. Я с радостью видел улыбку на лице сына, давно уже он не улыбался мне так — я восстанавливал своё достоинство в его глазах.

А вскоре Младший опять мог оценить мой возраставший авторитет. Передаю дословно рассказ Ирины об этом:

«Я работала у себя в лаборатории и была очень занята, когда меня позвали к телефону. Звонил Младший, голосом, полным ликования, он сказал: «Я только что получил почту, отцу пришло письмо, что он сдал экзамен». Вне себя от восторга я взвизгнула и побежала по лаборатории, крича: «Мой муж сдал экзамен! Мой муж сдал экзамен!..» Наши сотрудники-американцы, не врачи, а научные работники-экспериментаторы, говорили — поздравляем, но они не понимали — что за экзамен? для чего он? Поэтому они спрашивали — что это значит, что он сдал экзамен? — «Это значит, что он опять может быть доктором! Мой муж опять будет доктором!» — отвечала я».

Сын позвонил мне на работу тоже, но у него был только телефон директора департамента, и он оставил сообщение секретарю Кэрол. Та не поняла, в чём дело, и передала это в искажённом виде доктору-резиденту. Я работал в новой поликлинике и как раз разрезал и снимал гипсовую повязку с ноги пациента. Резидент вошёл и сказал:

— Твой сын звонил, что сдал экзамен.

Я ещё не ожидал так скоро своего результата, поэтому просто поблагодарил. До прихода домой я ничего не знал о своём успехе. Но когда я открыл дверь, Младший тут же выскочил мне навстречу с письмом в руках и гордо показал результат — 78. От неожиданности у меня как будто голова закружилась. Младший был так откровенно рад, что вился и прыгал вокруг меня, как большой щенок. По его лицу было видно, что он окончательно примирился со мной: радость и достижения объединили нас. Что ж, это было нормально — родители должны заслуживать уважение их взрослых детей.