Семь фунтов брамсельного ветра - Владислав Крапивин

По всем правилам индейско-партизанского искусства мы пересекли заросший двор (совершенно пустой и тихий) и оказались у темной амбразуры, которая когда-то была окном первого этажа. Теперь в амбразуре не осталось ни стекол, ни рам. Веяло из черного нутра сыростью и опасностью.

Чем бы ни веяло, а надо делать то, что задумали. Я оставил в подорожниках сандалии и первый перевалился через нижний край окна — он был на уровне поросшей лебедою земли. Первым — чтобы Анютка не успела понять, как я боюсь. Мой страх перед таким Анюткиным пониманием был больше страха перед мокрой неизвестностью. Я повис в пахнущей остывшей баней темноте, болтнул ногами и разжал руки… Плюх-бульк!

На мне были пионерские шорты, совсем коротенькие, но все же они обмакнулись в воду, потому что ее оказалось гораздо выше колен. Хорошо, что не зацепило карман с фонариком, который мама подарила на недавний день рождения. Вода, вопреки ожиданию, была теплая, будто подогретая. Эта теплота слегка растопила мой заледеневший в животе страх. Я выцарапал фонарь из кармана, включил. Сперва ничего не разглядел, только заметались на черной взбудораженной воде ослепительные зигзаги.

С двух сторон от меня бульк-плюхнули Анютка и Алешка. Марат сопел в проеме окна, подворачивал широченные холщевые брюки. Зря подворачивал — когда прыгнул, они тут же раскрутились и оказались в воде.

— Ну? — деловито сказала Анютка. — Где здесь сокровища.

— Тихо ты, — одернул ее Алешка. Наверно, не из страха, а из желания все делать по правилам: во время приключений надо говорить шепотом.

Все они тоже включили фонарики, и желтые веера света вытащили из тьмы голые кирпичные стены и облупленный потолок. Якорей не было видно. А замурованные клады… на то они и замурованные, чтобы не бросаться в глаза. Впрочем, дальние углы оставались в темноте.

— Может, все-таки там есть какой-нибудь якорь? — нарушая правила, отчетливо выговорила Анютка.

— Якор-рь! — донесся из мрака негромкий картавый ответ. — Якор-рь на бор-рт!..

Кажется, мы все присели на корточки. Я-то уж точно, потому что мои шорты потом оказались мокрыми до пояса. Марат, по-моему, сделал рывок к окну (хотя впоследствии отрицал это).

— Мама… — хныкнула Анютка, выдавая наконец тот факт, что она все же девчонка.

— Тихо, — велел Алешка. И сказал не тихо, а громко (он всегда был самый решительный из нас): — Эй! Кто там?

— Игор-рёша… — отозвалась тьма.

— А я Алеша… А ты кто? — Алешкин голос был звонким от натянутой, как струна, смелости.

— Игор-рёша др-руг…

Мы наконец догадались (вернее, осмелились) направить лучи в сторону таинственного Игорёши.

Ничего другого просто не оставалось.

На плававшем у стены обрезке доски топталась блестящая черная птица. Мы почти сразу поняли, что это крупный скворец…»

Папа, когда рассказывал про детство, не раз вспоминал Дементьевский дом и то, как там с искал с друзьями клад. Но мы с Ильей не помнили, чтобы он говорил про скворца. Может быть, папа берег этот случай именно для рассказа?..

Теперь мы читали, как, прихватив птицу, ребята выбрались наружу и стали гадать: как говорящий скворец оказался в подвале? Может, сбежав от хозяев, заплутал на воле и нырнул в черную дыру, спасаясь от хищных кошек? Или какие-то гады — любители мучить всякую живность — нарочно пустили беднягу в смертельное плавание? Похоже, что так, потому что лапки скворца оказались спутаны нитками. Одна лапка была, кстати, хромая, Игорёша припадал на нее. Из рук он не вырывался, вел себя дружелюбно, был вполне домашний.

Стали гадать — что с ним делать.

«Алешка — как самый честный и справедливый среди нас — решил, что надо расклеить объявления: найден говорящий скворец Игорёша, владельцев просим обратиться по такому-то адресу. Так и сделали. Но никто не откликнулся. Наверно, хозяева уехали из города, а несчастного скворца потеряли перед дорогой. Так мы решили. Потому что трудно было предположить, что люди могут бросить такую замечательную птицу нарочно.

— Да если бы и не такую! Если не замечательную! — негодующе восклицал Алешка. — Все равно ведь живая!

Несколько дней Игорёша прожил у Алешки, в клетке, которую мы специально купили на толкучке на собранные копейки. Оказалось, что он знает много слов — как правило, все с буквой „Р“.

— Гр-рабь, ребята! — по пиратски восклицал он, когда был в бодром настроении. — Буря, ур-раган! Игорёша кр-расивый!

Потом встал вопрос: что делать с Игорёшей дальше. Я бы с удовольствием взял его себе, но понимал, что наш кошак Мефодий не оценит Игорёшиных талантов, он был хищник и охотник до мозга костей. У Анютки была бабушка, которую любой, даже легкий шум доводил до мигрени. Она тут же утыкалась пальцами в виски и всех извещала о своей близкой кончине. Марат с родителями и кучей братишек и сестренок жил в единственной комнатушке, в такой тесноте, что клетку просто некуда было бы повесить.

Алешка же по всем статьям годился Игорёше в новые хозяева-друзья, если бы не одно обстоятельство: за победу на весеннем школьном конкурсе чтецов он был награжден путевкой в Артек Вот так, ни мало, ни много!.. Отъезд планировался через десять дней. Все семейство Полыниных жило, разумеется, в радостном предвкушении. Тем более, что путевка досталась не просто: сперва не хотели давать, поскольку у Алешки в табеле за пятый класс был трояк по математике. Известно, что достойные Артека пионеры не должны иметь таких позорных оценок. Но для Алешки все же сделали исключение — очень уж звонко и выразительно читал он со сцены светловскую „Гренаду“…

Конечно, родители дали понять Алешке, что до отъезда птицу надо куда-то пристроить, потому что возиться с ней будет некому.

Алешка пристраивать в чужие руки полюбившегося скворца не хотел. Нам он однажды сообщил:

— Вчера Игорёшка сказал слово без „эр“: „Алеша… Алеш-ша милый“…

Еще через день Алешка сделал (по словам его мамы) „декларативное заявление“: о том, что не поедет в Артек. Поскольку Игорёшу оставить не на кого.

Можно представить все высказывания родителей! От негодующих криков, что „эта ощипанная птица будет немедленно выброшена на помойку“, до клятвенных уверений, что „пока ты в Артеке, об Игорёшеньке мы будем заботиться, как о родном сыне“.

Алешка сказал, что видит, как они заботятся о родном сыне. Сплошное издевательство: насильно загоняют в лагерь, в который он не хочет.

Мама, чуть не рыдая, восклицала:

— Но ведь такая радость — Артек! — выпадает редчайшим счастливчикам! Один раз в жизни!

Алешка сказал, что радость иметь говорящего крылатого друга — тоже раз в жизни. И друзей не предают.

Мама была самая нетерпеливая. Она разбила о кухонный стол чашку и заявила:

— Ну и черт с тобой! Сиди все лето дома со своей облезлой вороной!

Папа пообещал, что сидеть Алешке будет трудно, после его, отцовского, внушения.