Университетская роща - Тамара Каленова

— Непременно поговорю, — заверил Крылов, удивляясь настойчивости, с которой этот слабый, больной католический священник печется о памятниках сибирской истории. — Вы правы, мы, русские, умеем создавать красоту, а вот сохранить ее…

Крылов простился с ксендзом на Соляной площади. Телега покатила к костелу. А Крылов свернул в переулок, ведущий к Белому озеру.

Мариинский сиропитательный приют, учрежденный супругами Пушниковыми в 1893 году, размещался в двух собственных зданиях на Белозерской, 32. Это было заведение, имевшее целью призреть младенцев-подкидышей, а также круглых сирот. В двух отделениях: младшем, до 5 лет, и старшем, от 5 до 14 лет, — содержались 123 ребенка.

Самый большой в городе приют влачил жалкое существование. Пушниковские капиталы невелики; содержание одного ребенка в день составляло 7 копеек, в то время как в приюте (тоже Мариинский, только по улице Магистральной, 1, где воспитывались одни лишь девочки, а всего 50 детей) жертвователей Асташевых и Цибульских — по 43 копейки.

Крылов пообещал Макушину поставить в Пушниковском приюте садоводство и огородничество — и поставил. К семи копейкам в день уже в первый год прибавились собственные овощи — свекла, морковь, капуста, репа, лук. Нынче обещают плодоносить смородина и малина.

Николай Феофанович Кащенко, увлеченный яблоневым садом, предложил для мариинцев саженцы собственного питомника. Крылов посадил несколько, чтобы не обидеть Кащенко, хотя знал, что за яблонями здесь доглядывать некому, вымерзнут, захиреют, — добро бы с овощами да малиной управиться.

Осмотром приютского огорода в этот раз Крылов остался доволен: цвели бобы, развернулись листья капусты, дружно махрилась морковь, а лук уже пощипан во многих местах и неплохо отрастает. Особую надежду он возлагал на капусту. Свежим соком в прошлом году лечили детям горло и кишечник, желудок и желчный пузырь; листья, сваренные в молоке, в смеси с отрубями прикладывали к золотушным и мокнущим местам на коже… Всю зиму дети ели квашеную капусту и выглядели нехудо. Нет, что и говорить, это не простой огородный овощ, а целая аптека! Хорошо, что удалось убедить взрослый персонал приюта не мешать, а наоборот, помогать детям в выращивании капусты.

Все лето старшее отделение работало на своем огороде и в саду. Крылов радовался, замечая, как быстро и понятливо схватывают дети его советы и указания. Истинную радость испытывал от общения с ними, хотя забитость и какая-то ненормальная тихость приютян всякий раз его задевали и вызывали грусть.

Вот и сейчас, завидя его во дворе, они не бросились навстречу, не зашумели, хотя были одни, без надзирательницы. Сбились в кучку и призывно ждали — подойдет ли господин ученый садовник?

Крылов подошел. Кого-то обнял за плечи, погладил по голове…

— Ну, здравствуйте, молодые люди! — сказал.

— Здравия желаем, господин Крылов!

— Здравствуйте…

— Здравствуйте, господин учитель…

Ну, вот опять — «господин Крылов, господин учитель»… Сердце заныло от безнадежной грусти; он даже потер его незаметно, просунув под пиджак руку. Только привыкнут дети к нему, только научатся говорить «здравствуйте, Порфирий Никитич» — уж на их месте другие. 294 ребенка умирает в приюте каждый год! 123 содержится — и 294 умирает. Невыносимая арифметика. Бледные, худые, изможденные дети исчезали один за другим, менялись, как в трубке-узорнике, где между зеркальцами бесконечно меняют свое очертание цветные стекляшки. Это походило на дурной фантастический сон, если бы… Если бы не было каждодневной действительностью.

— Кто нынче пойдет со мной продергивать морковку?

— Я… я… — со всех сторон раздались голоса. — Мы все хотим!

— Вот и отлично, — одобрительно кивнул Крылов. — Все вместе и пойдем. Только мы сделаем так: половина — морковку дергать, половина — свеклу прореживать, а еще одна половина — капусту поливать.

— А так не бывает… Три половины! — робко засмеялись те, что посмышленее; вслед за ними заулыбались и остальные.

Ну вот и славно, хоть один лучик света в ненастный день…

— А что. Дети, Васятки-большого не видать? — поинтересовался Крылов, когда уже вся ватажка распределилась между грядами. — Уж не заболел ли коновод ваш?

— Ага, заболел, — отвечали ему. — Ему в субботу досталось.

Опять розги…

— За что же?

— На законе божьем анекдот рассказал. «Ой вы, матери-келейницы, сухопарыя сидидомицы! К вам старик во дворе, а и где вы?!» — «В часовне, часы читаем». «Ой вы, матери-келейницы, сухопарыя сидидомицы! К вам молодчик во дворе, а и где вы?» — «По кельям лежим».

Все дружно рассмеялись. Крылов тоже улыбнулся. В бытность его учебы в гимназии они тоже рассказывали ту байку про сидидомиц; правда, это происходило в старших классах. А нынче уж и начальные посвящены — так убыстрилось, уплотнилось время…

— Стоит ли за это розги получать? — спросил он у детей, не прерывая работы.

— А какая разница? — ответили они. — Дурака только дурак не бьет. Все равно за что-нибудь найдется наказать в субботу, так что уж…

Крылов не заметил в них ни обиды, ни сожаления; говорилось, как о чем-то естественном, обыденном, вкоренившемся в жизнь.

Дети работали споро, с удовольствием. Светило закатное солнце, посылая тепло на малоухоженную землю. В его скользящих лучах фигурки детей казались слабыми ростками, нечаянно пустившими корни в неласковую почву. Дунь ветер посильнее — и нет их…

И январь, и весь февраль публика ломилась в цирк Панкратова — там разыгрывались самовары. Помимо лотереи-аллегри, разумеется, было еще чем привлечь в афишах: неестественно гибкий мальчик; экстраординарное блестящее представление известных русско-германских музыкальных клоунов-гимнастов братьев Тривелли; силовая борьба; кроме того, соло-клоун Федоров выводил дрессированную свинью в пенсне… Но главное все-таки — самовары! На них клюнула даже чистая публика. Словом, неожиданно возник небывалый подъем вокруг зрелища, издревле считавшегося грубым, простонародным. Как писал один бойкий репортер, цирк на время превратился в «сибирский уголок развинченного Парижа».

Немушка и Пономарев с утра выпрашивались на дневное представление. С неохотой сдавался Крылов — во-первых, день был простой, не воскресный, во-вторых, работы уйма, в-третьих, в университете неспокойно…

— А мы — единым мигом, — заверил его Пономарев. — Самовар выиграем — и домой!

Отпустил их Крылов. Дети и дети, хотя у Немушки уж и седина белым ковылем по всей голове взошла, а Иван Петрович за последнее время изрядно поплешивел. Да что с ними поделаешь? Как молвится, иной седой стоит кудрявчика. Ушли, умчались со двора помощнички чуть ли не вприпуск.

Крылов остался один.

День начинался дурно — с нехорошего настроения, с неопределенных намерений, а этого Крылов не терпел пуще всего. Причиной такого зыбучего состояния была обстановка в университете, сложившаяся в последнее время, события, которые вышибли из колеи практически всех.