«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

и если бы было возможно вернуться на тридцать, сорок, пятьдесят лет назад, то, по-моему, нам больше подошла бы та эпоха, чем эта, – то есть я полагаю, что нам с тобой она подошла бы больше. Думаю, что через пятьдесят лет никто не захочет вернуться в наше время. Ибо, если начнется «время париков», люди будут слишком бестолковы, чтобы в принципе задумываться об этом, а если, наоборот, положение выправится – Tant mieux[152].

Я не думаю, что стоит исключать возможность возвращения «времени париков», ибо то, что называют «временем париков» в нидерландской истории, берет свое начало в отказе от принципов и в подмене оригинальных идей условностями.

Если голландцы захотят, они могут быть синдиками, но, когда соль теряет свою силу, наступает «время париков». Это происходит не сразу, но история доказывает, что такое может случиться. Порой мне сложно поверить, что, например, всего лишь пятидесяти лет достаточно, чтобы произошли такие изменения, после которых все встанет с ног на голову. И тем не менее именно размышления об истории позволяют увидеть эти относительно быстрые и постоянные перемены. Что до меня, то я благодаря этому пришел к выводу: каждый человек кладет свою, пусть даже и ничтожную лепту на чашу весов, и поэтому наши дела и образ мыслей очень важны. Битва будет недолгой, и честность стоит того, чтобы за нее бороться. Если большинство людей будут искренними и станут желать того, чего действительно желают, вся эта пора будет хорошей или, по крайней мере, полной жизненной силы.

Да, я часто думаю о том, о чем ты писал в последнее время. Разве ты не согласен с тем, что, встретив кого-нибудь в подобном состоянии, кого-нибудь очень слабого и нуждающегося в заботе, ты испытываешь желание позаботиться о нем, отдаешь себя всего без остатка и не можешь даже думать о том, чтобы покинуть этого человека? Полагаю, между той женщиной, которую встретил ты, и той, с которой вот уже на протяжении целого года живу я, большая разница, но они схожи в своих несчастьях и в том, что обе они – женщины. Когда люди так привязаны друг к другу, эта связь благочестива, и на ум приходят слова вроде: «Коль ты со мною не на век, не будь моей совсем».

Если брать шире, это все равно что встретить призрака. Читал ли ты «Госпожу Терезу» Эркман-Шатриана? Там есть очень пронзительное и прекрасно прочувствованное описание выздоравливающей женщины. Это простая и одновременно глубокая книга.

Если «Госпожа Тереза» тебе незнакома, прочти ее. Полагаю, твоей даме она тоже очень понравится и покажется трогательной.

Порой я сожалею, что женщина, с которой я живу, не разбирается ни в книгах, ни в искусстве. Но разве то, что я (несмотря на ее полнейшее невежество) все же очень привязан к ней, не доказывает, что между нами существуют искренние чувства? Кто знает, может, со временем она этому научится и это еще больше укрепит нашу связь, но сейчас, как ты понимаешь, ее голова полностью занята детьми.

Именно благодаря детям она соприкасается с действительностью и учится, сама того не сознавая. Книги, действительность и искусство – для меня явления одного порядка. Мне было бы скучно в обществе человека, оторванного от жизни, ибо тот, кто полностью погружен в нее, уже поэтому многое узнаёт и чувствует. Если бы я не искал искусства в действительности, то, возможно, считал бы Син тупицей или кем-то вроде того; мне и сейчас бы хотелось, чтобы все сложилось иначе, но я доволен и тем, что есть.

Надеюсь, на этой неделе я вновь смогу работать с большим постоянством, – мне кажется, я должен удвоить свои усилия, чтобы нагнать упущенное, ведь я начал так поздно. И именно мысль о том, что я отстал от сверстников, не дает мне покоя.

В эти дни на Монмартре наверняка будут видны те эффекты, которые писал Мишель, например песок и высохшая трава на фоне серого неба. По крайней мере, луга сейчас окрасились в такой цвет, что невольно думаешь о Мишеле. Например, желтая земля, коричневая пожухлая трава, мокрая дорога в лужах, черные стволы деревьев, серое небо и белые дома, издалека выглядящие однотонными, но все же обладающие цветом благодаря ярким красным крышам. Эти эффекты достаточно выразительны, и секрет успеха Мишеля (как и Вейсенбруха) заключается в строгих замерах, верном определении пропорций переднего и заднего плана и верном направлении линий перспективы.

Все это не случайно (картины Мишеля встречаются довольно часто, и по ним я отчетливо вижу, насколько он, так сказать, был на высоте, работая над ними играючи), но является продуктом знания, и я полагаю, что Мишель, до того как у него все начало получаться, был удивлен и разочарован тем, что ему не все удавалось.

Каким бы простым это ни казалось, в основе лежит серьезная фундаментальная наука, как и у других произведений, которые кажутся тривиальными, например работы Домье.

Ладно, заканчиваю. Напиши вновь поскорее, если еще не сделал этого. Сообщи мне, не принесла ли операция серьезных последствий для твоей пациентки.

Меня очень порадовало то, что в первом письме, написанном после болезни, Раппард с таким воодушевлением отзывается о найденных им гравюрах на дереве, в том числе о лансоновских. Он настолько ими увлечен, что мне больше не нужно возбуждать его интерес, хотя поначалу они волновали его так же мало, как и остальных. Его коллекция становится все более полной, и, полагаю, в том, что он делает и чего хочет достичь, ощущается влияние английской школы, хотя, разумеется, он далек от подражания им. Однако, например, то, что он до своей болезни начал делать этюды в лечебнице для слепых, является практическим следствием его любви к таким художникам, как Херкомер или Фрэнк Холл.

До свидания, дружище, напиши поскорее, мысленно жму руку.

Твой Винсент

318 (268). Тео Ван Гогу. Гаага, вторник, 20 февраля, или среда, 21 февраля 1883

Дорогой Тео,

я собирался написать тебе еще в воскресенье, но решил повременить, потому что был занят делом, которое еще не завершено. Неделю или около назад я прочитал книгу Фрица Рейтера «Из времен моего заключения», где очень остроумно описано, как он и другие заключенные сделали свою жизнь настолько сносной, насколько возможно, добиваясь разных привилегий от своего «коменданта». Благодаря этой книге у меня возникла идея взять в оборот своего домовладельца: мне нужно было кое-что переделать, чтобы мне стало удобней работать.

И я часто навещал его в Ворбурге, где он живет, чтобы добиться от него того или этого. Там я нашел старые ставни и доски, которыми решил воспользоваться, но их было непросто заполучить. И все же они у меня. Тебе известно, что в моей мастерской три окна. Они дают слишком много света, даже когда я их занавешиваю, и я уже давно размышляю над тем, как это можно исправить.

Однако он ничего не хотел делать, пока я не заплачу.

Но теперь, после очередного натиска с моей стороны, я получил 6 ставен и 6 длинных досок.

Эти ставни распилены пополам, так что сейчас можно открывать и закрывать верхние и нижние створки, по желанию впуская больше или меньше света хоть снизу, хоть сверху. Думаю, по наброску ты поймешь, как удачно все получилось [см. иллюстрацию].

А доски предназначались для большого шкафа в алькове, в котором я буду хранить рисунки, гравюры, книги и вешать необходимые мне для работы с моделями куртки, фуфайки, старые пальто, шали, шляпы, не говоря уже о зюйдвестке.

Я регулярно платил домовладельцу и сейчас коротко и ясно дал ему понять, что не буду с ним спорить, если, на его взгляд, моя арендная плата слишком мала, но попросил принять во внимание, что она сама по себе тяжела для меня. И что я не могу плодотворно работать и делать успехи, пока у меня не будет правильного освещения.

Так что, если он не сможет это исправить, я, в свою очередь, буду вынужден поменять мастерскую. Если бы я мог позволить себе это, то заплатил бы, но сейчас я не в состоянии платить больше. И раз о повышении платы и речи быть не может, мое дальнейшее пребывание там зависит от того, захочет ли он пойти