Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

Папа стоял неподвижно, в упор глядя на Джексона.

– Вы ведь знаете, кто я, не правда ли, Джон? Не отпирайтесь. Я вижу по вашим глазам, что вы отлично все понимаете. Вы тот самый дворецкий, который занимался любовью с горничной по имени Ливви, пока я мальчишкой подсматривал за вами, лежа на полу за софой; я слышал, как вы болтали с ней о том, как бы подложить мышьяк в сладости на чердак, чтобы извести чердачных мышей.

– Понятия не имею, о чем это вы, – ответил Джон, пока я в недоумении переводил взгляд с одного на другого.

Да, надо было прочесть все похищенные страницы маминого дневника. Все оказалось еще серьезнее и запутаннее, чем я думал.

– Джон, допустим, вы действительно женаты на моей матери или вы лжете. Но я уверен, что вы знаете, что случилось с моей женой. Кроме того, я все более начинаю думать, что вы сделали что-то и с моей матерью. Поэтому – прочь с дороги! Я собираюсь перерыть весь дом, но отыскать их.

Дворецкий побледнел:

– Вы не смеете вмешиваться… приказывать мне… Я вызову полицию.

– Вы не вызовете полицию, но если решитесь – тем лучше. Смелее, вызывайте прямо сейчас. Меня ничто не остановит.

Старик беспомощно посторонился:

– Ну что ж, идите, ваша воля, но вы ничего не найдете.

Мы искали вместе с папой. Я знал дом куда лучше его, я оглядел многие потаенные места. Папа надеялся, что они на чердаке. Но, поднявшись, мы не нашли ничего, кроме пыли и рухляди.

Мы вернулись в зал, где женщина, которую он называл матерью, сидела когда-то в кресле-качалке. Я сел в него и нашел его довольно неудобным. Папа безустанно обыскивал комнаты, затем остановился в дверях перед портретом, написанным маслом, висевшим в соседней комнате:

– Если Кэти была здесь, она увидела бы это, но Барт мог отвлечь ее.

Качаясь в кресле от безысходности, я подвинулся ближе к огню. Вдруг под полозьями кресла что-то треснуло. Папа услышал этот звук и нагнулся поднять вещь с пола. Это была жемчужина.

Он попробовал ее на зуб и горько улыбнулся:

– Это та самая нитка жемчуга с застежкой в форме бабочки, что носила моя мать. Она носила ее постоянно, так же как наша бабка никогда не расставалась со своей бриллиантовой брошью. Не думаю, чтобы она куда-нибудь уехала без своего жемчуга.

Мы искали еще час, потом опрашивали горничную-мексиканку, которая не была сильна в английском, и оба сильно измучились.

– Я еще приду, Джон Эймос Джексон, – сказал папа, открывая дверь на улицу, – но я приду с полицией.

– Как вам угодно, доктор, – сказал дворецкий со злобной улыбкой.

– Папа, мы не станем вмешивать в это дело полицию?

– Если нужно будет, обратимся к помощи полиции. Но давай подождем до утра. Он не причинит вреда им, потому что побоится оказаться за решеткой.

– Папа, клянусь, Барт знает что-то. Они с Джоном заодно.

И я рассказал папе, как часто Барт разговаривал с самим собой, когда думал, что его не слышат. Он говорил и во сне. Потом, он часто представлял кого-то в лицах. Казалось, что самая главная часть жизни Барта проходит в этих играх и разговорах.

– Хорошо, Джори, я понимаю тебя. У меня есть одна идея. Будь внимательным: это, возможно, твоя самая важная в жизни роль. Завтра утром сделай вид, что уходишь в школу. Я подвезу тебя до угла и высажу. Ты беги домой и убедись, что Барт не увидел тебя. Я попробую выяснить, правда ли, что моя мать улетела на Гавайи, и правда ли, что она замужем за этим страшным человеком.

Спрашивают, расспрашивают, только и делают, что расспрашивают. Я ничего, ни-че-го не знаю. Я не виноват, не виноват. Отчего они мучают меня? Ведь если я – сумасшедший, то нечего и спрашивать.

– Мама ушла, потому что она всегда ненавидела меня, даже когда я был совсем маленьким.

В голове моей роились и плясали шлюхи, мерзавцы и негодяи. Я проснулся. Стук дождя по крыше не прекращался ни на секунду. Ветер рвал двери с петель, бился в окна.

Я снова заснул, и мне снилось, что я маленький, как тетя Кэрри, которая так и не выросла. Я молился во сне, чтобы Бог помог мне вырасти высоким и головой доставать до неба. Я бы глядел сверху вниз на людей, а они были бы как муравьи и ужасно боялись меня. Я бы тогда вошел в воды океана, чтобы они поднялись и залили города. Раздались бы крики ужаса. И все эти люди, которых я не выношу, утонули бы. А я бы сел посреди океана, волны доходили бы мне до пояса, и плакал. Я наплакал бы столько, чтобы вода еще больше поднялась. Я бы тогда со всех сторон видел только свое отражение, свое прекрасное отражение. Но тогда уже не осталось бы на земле ни одной женщины, ни девушки, чтобы они любовались мною, какой я красивый, и любили меня. А я буду такой красивый, сильный и высокий…

Я рассказал Джону Эймосу свой сон. Он кивнул и сказал мне, что он тоже в юности видел сны про девушек и как он любит их; вернее, как бы он любил их, если бы только они не высмеивали его длинный нос.

– О, у меня было много достоинств, которых они не могли видеть, и они так и не увидели их, так и не увидели…

На другое утро Джори уехал с папой. Надо было исчезнуть, чтобы не заметили Эмма и мадам Мариша, но это было легко: они возились с Синди и ничего не замечали. Так что я в безопасности пробрался в бабушкин дом. Джон Эймос упаковывал все картины, люстры и прочие ценности в коробки.

– Серебро надо обернуть специальной бумагой, – наставлял он горничных, – да будьте осторожнее с фарфором и хрусталем. Если я куда-нибудь отлучусь, когда приедут рабочие по перевозке, скажите, чтобы первой грузили дорогую мебель.

Служанка была молоденькая и хорошенькая. Она нахмурилась:

– А почему мы уезжаем, мистер Джексон? Мне казалось, что мадам нравится здесь. Она не говорила о переезде.

– Ваша хозяйка всегда была женщиной переменчивой. А тут еще этот мерзкий мальчишка, который живет в соседнем доме. Тот, что повадился ходить сюда. Он ей страшно надоел. Он убил подаренную ему собаку. Наверное, вам об этом неизвестно?

Я увидел, как девушка застыла в ужасе:

– Нет, я думала… я думала, собаку взяли в их дом…

– Этот пакостник опасен! Вот почему мадам приняла решение переехать: он уже не однажды угрожал ей. Он ненормальный – находится под наблюдением психиатра.

Они глядели друг на друга с пониманием и качали головой. Бешенство! Бешенство охватило меня: так наврать про меня, и это Джон Эймос, которому я верил!

Затаившись под столиком, в котором бабушка хранила свою чековую книжку, я дождался, пока он не останется один. Когда я выбрался оттуда, он прямо подпрыгнул от неожиданности:

– Барт, мне бы не хотелось, чтобы ты скрывался всюду, а потом пугал людей. Издай какой-нибудь звук, например кашляни, когда входишь, чтобы дать знать, что ты здесь.