Война роз. Буревестник - Конн Иггульден

К его удивлению, Йорк, пристально смотревший в огонь камина, горько рассмеялся.

– Сэр Уильям, мой отец был казнен за измену отцу нынешнего короля. Я вырос сиротой, и моим воспитанием занимался старый Ральф Невилл. Думаю, мне кое-что известно о последствиях – и рисках – проявления честолюбия. Хотя, возможно, не следует бояться разговоров об измене после того, что мы видели сегодня. Похоже, она уже не столь опасна для жизни, как когда-то.

Лорды улыбнулись, переглянувшись.

– И все же я не собираюсь говорить шепотом, сэр Уильям! Это не заговор, не тайная интрига. Всего-навсего беседа. У меня здоровая кровь, здоровое потомство. Король женат уже несколько лет, но у него нет детей. В такие смутные времена, как мне представляется, страна должна знать, что ею есть кому править, если его семя столь слабо. Да, я так думаю, Трешем. Готовьте свои документы, свой закон. Я разрешаю назвать меня наследником престола. Увиденное мною сегодняшним вечером убедило меня в том, что это не только правильно, но и необходимо.

Заметив на лицах лордов Невиллов довольные улыбки, Трешем понял, что на эту тему они беседуют уже не впервые. У него возникло ощущение, что все присутствующие ждали только его прихода, чтобы завести этот разговор и прощупать его настроение.

– Милорд Йорк, я согласен. Ради блага страны нужен наследник. Конечно, любое подобное соглашение утратит силу, если королева забеременеет.

– Разумеется, – отозвался Йорк, осклабившись. – И тем не менее мы должны быть готовы к любому исходу, сэр Уильям. Как сегодня выяснилось, неплохо иметь заранее разработанные планы, независимо от того, как развиваются события.

Уильям стоял на вершине белой скалы, высившейся над гаванью Дувра. Люди Сомерсета остались на почтительном расстоянии, по всей очевидности, понимая, что ему необходимо побыть наедине, чтобы попрощаться с родиной перед пятилетней разлукой.

После лондонского чада воздух здесь казался невероятно чистым. Даже на такой высоте в нем явственно ощущалось тепло грядущей весны. Внизу, в гавани, Уильяма ждал торговый корабль, но его взгляд был устремлен в морскую даль. Он стоял и не мог надышаться. Справа виднелись массивные фортификационные укрепления замка Дувра. Он знал, что Вильгельм Завоеватель, в котором жестокость сочеталась с благородством, сначала сжег замок, а потом оплатил его восстановление. Сто лет назад французы сожгли уже весь город. Улыбнувшись, Уильям нашел успокоение в мысли, что местные жители возродили его из пепла после катастрофы, куда более разрушительной, нежели та, которая случилась с ним. Ему нужно было сделать то же самое.

Он с удивлением отметил, что у него поднялось настроение. Несмотря на годы тяжелых испытаний, он ощущал необыкновенную душевную легкость, словно освободился наконец от груза прошлого. Ничего изменить уже было нельзя. В распоряжении короля Генриха имелись другие сторонники и советники. Пока был жив и действовал Дерри Брюер, оставалась надежда.

Уильям знал, что он сделал все возможное, как и жители Дувра. Жизнь отнюдь не была прогулкой по райскому саду. Если бы она таковой была, он построил бы там себе дом. Уильям всегда был деятельным человеком, не любившим праздное времяпрепровождение, и теперь ему не давала покоя мысль, чем он будет заниматься в Бургундии в течение пяти лет. Со стороны герцога Филиппа было весьма благородно предложить ему кров, и он хотя бы не был другом французского короля. По иронии судьбы, обвиненный в измене английской короне Уильям имел гораздо больше друзей во Франции, нежели в Англии, по крайней мере, в данный момент. Он должен был проехать через центральную часть Франции под защитой охранной грамоты, выданной герцогом Филиппом, сделав непродолжительную остановку в Париже.

Уильям ковырнул носком башмака зеленый дерн, и под ним обнажился мел. Как бы то ни было, его корни и душа оставались здесь. Он смахнул с глаз слезы, надеясь, что сопровождающие не видят, насколько сильны обуревавшие его чувства.

Уильям тяжело вздохнул.

– Пошли, ребята, – сказал он, повернувшись и направившись к своей лошади. – Прилив не будет нас ждать.

Он старался как можно меньше трясти поврежденную руку, и, сев в седло, взял поводья здоровой рукой. Сначала по тропинке, потом по дороге они спустились к порту. Уильям опять увидел враждебные взгляды и услышал свое произносимое шепотом имя, хотя полагал, что по меньшей мере на день опережает столичные новости. С высоко поднятой головой он ступил на борт корабля, где был представлен капитану и куда погрузили запасы продовольствия и вещи, которыми его снабдил Дерри. Человеку его положения их хватило бы всего на несколько недель. Уильям знал, что ему нужно будет послать жене деньги и одежду. Бургундия составляла часть Франции и находилась одновременно и далеко, и близко от дома. Он отпустил людей Сомерсета, дав им несколько серебряных монет и поблагодарив их за защиту и деликатное отношение. Они обращались с ним почтительно, как подобает обращаться с лордом, и это не ускользнуло от внимания капитана корабля.

Уильяму приходилось много плавать, и эта шхуна показалась ему неряшливой. Канаты не были свернуты в аккуратные кольца, грязную палубу следовало тщательно отдраить шероховатыми камнями. Он перегнулся через поручни и окинул взглядом пристань, заполненную деловито снующими жителями города. Раздав кому нужно взятки, Дерри за короткое время сотворил чудо, раздобыв все необходимое для его путешествия. Уильям знал, что кроме жены и сына он оставляет на родине верных друзей. Когда корабль отчалил от пристани, он стоял на палубе. Первый и второй помощники капитана, находившиеся один на носу, другой на корме, перекрикивались между собой. Матросы поднимали грот-рей на мачте, распевая в такт своим слаженным движениям. Полотнище паруса затрепетало на ветру, и корабль сразу набрал скорость.

Уильям впился глазами в быстро удалявшуюся землю, стараясь запомнить каждую деталь, чтобы потом поддерживать себя этими воспоминаниями. К тому времени, когда он вновь увидит эти белые скалы, ему будет почти шестьдесят лет. Его отец погиб в сражении в возрасте сорока восьми лет. Мысль об этом еще больше омрачила элегическое настроение Уильяма, и усилившийся ветер вызвал в теле легкую дрожь.

Оказавшись в открытом море, шхуна принялась ритмично перекатываться по волнам. Уильям улыбнулся, вспомнив свое путешествие через Ла-Манш, когда он сопровождал Маргариту, тогда еще совсем девочку. Ее радость была поистине заразительной.

Погруженный в приятные воспоминания, Уильям не сразу понял, в чем дело, услышав топот босых ног. Первый помощник капитана отдавал команды громовым голосом, и матросы носились взад и вперед по палубе, меняя положение канатов и реев. Вскоре корабль накренился и лег на другой галс. Уильям сначала растерянно взглянул на матросов, затем повернулся и посмотрел туда, куда были устремлены их взоры.

Вцепившись в поручень, он увидел другое судно, выходившее из бухты чуть дальше по берегу. Это был военный корабль – с высокими мачтами на носу и корме и низкой средней палубой для размещения людей. Уильям испытал приступ тошноты. Все его планы, все его надежды на спокойную жизнь рухнули в одно мгновение, словно замок из песка, смытый морской волной. Тяжелогруженые шхуны, вроде «Бернис», были лакомой добычей для пиратов. По Ла-Маншу в любое время года курсировало множество торговых судов, подвергавшихся, как и прибрежные селения, нападению морских разбойников, которые приплывали из Франции и даже из Корнуолла. Если их ловили, наказание было суровым, и в крупных портовых городах предназначавшиеся специально для них клетки пустовали редко.