Сильные мира сего - Морис Дрюон

Он выпрямился в кресле и обвел присутствующих вызывающим взглядом. Но на всех лицах он увидел только презрительные улыбки.

– А потом, мне уже надоело находиться на положении обвиняемого, – продолжал Люлю. – В чем вы меня упрекаете? В том, что я развлекался? Глядя на всех вас, я понимаю, что поступал правильно. Не знаю, по какому праву вы пытаетесь помешать человеку тратить по его собственному усмотрению деньги, которые принадлежат ему одному. Да это ни в какие ворота не лезет!

Дипломат сокрушенно вздохнул, словно его удручало столь нелепое рассуждение.

– Вот-вот, – начал он, – именно это мы и не можем втолковать тебе битый час. Я говорю «час», а между тем следовало бы сказать – «всю жизнь». Ты, видно, забыл, что унаследовал свое состояние частью от нашей матушки и главным образом – этого я не отрицаю – от своего отца. Ты, видно, забыл, что твои родители завещали тебе родовое достояние – не знаю, отдаешь ли ты себе ясно отчет в том, что означает это понятие! – и за это достояние ты несешь моральную ответственность перед своими наследниками. Если бы наши отцы и дядья вели себя так, как ты, чем бы мы сегодня владели?

– Да-да, вот именно! – вскричал Ружье, хлопнув себя по колену.

– И мне глубоко понятна, – продолжал Жерар де Ла Моннери, – забота барона Шудлера о сохранении попавшего в твои руки родового достояния, на которое имеют законное право его внуки: ведь после гибели на войне моего бедного сына они – наши единственные наследники. Поступи он иначе, его сочли бы дурным опекуном. Я убежден, что такого же рода соображения движут и членами семьи Леруа.

«А, вы заговорили о наследниках, – подумал Люлю, – погодите, погодите же, голубчики! Я вам сейчас преподнесу небольшой сюрприз».

– Боюсь, что если мы не призовем тебя к порядку, – вмешался генерал, приподнимая свою негнущуюся ногу, – то в один прекрасный день ты не только окажешься без гроша и ничего не оставишь своим наследникам, но нам еще придется выплачивать твои долги.

В разговор снова вступил Шудлер.

– Раз уж речь зашла о родовом достоянии, – заметил он, – то мне кажется, господа Леруа могут сообщить нам по этому поводу весьма интересные данные.

Адриен Леруа сделал знак брату, Ноэль сделал знак мировому судье, судья сделал знак секретарю.

Жан Леруа достал из внутреннего кармана какую-то бумагу, водрузил на красный нос пенсне и начал читать вслух памятную записку, из которой следовало, что состояние Люлю, державшего свои деньги начиная с 1892 года в банке Леруа, непрестанно уменьшалось.

«Отличный урок! Впредь я не буду выбирать себе банкира из числа родственников, – решил Люлю. – Какие скоты!»

– Только за последние полтора года, – закончил Жан Леруа, – капитал Моблана сократился на тринадцать миллионов шестьсот тысяч франков. Его состояние тает с катастрофической быстротой, и это несмотря на все наши многократные предупреждения.

Услышав такую огромную цифру, секретарь вытаращил глаза и отложил перо. Шудлер попросил Леруа передать памятную записку судье для приобщения к делу.

– Красноречивые цифры… – многозначительно произнес дипломат.

– Это просто чудовищно! – завопил Люлю, поворачиваясь к своим великовозрастным племянникам. – Вам отлично известно, что десять миллионов из этих тринадцати я потерял на бирже, когда заварилась каша вокруг Соншельских акций. Вы ведь тоже потеряли тогда пять миллионов! Стало быть, и вы нуждаетесь в опекуне? Сегодня вы сговариваетесь с Ноэлем, как мошенники на ярмарке! А ведь не окажись вы трусами, не отступи вы так малодушно…

Люлю отвернулся от Леруа и посмотрел на Ноэля.

– …мы бы тогда разорили и тебя, и твоего сына, и твой банк, и весь род Шудлеров. Твой сын валялся у меня в ногах, слышишь, валялся у меня в ногах, умоляя предотвратить разгром, а в тот же вечер…

Ноэль с такой силой стукнул по столу, что лампа и письменный прибор подпрыгнули, а секретарь испуганно вздрогнул.

– Я запрещаю тебе оскорблять память моего сына! – заревел Ноэль. – Даже подлость должна иметь пределы.

В комнате воцарилась мертвая тишина, слышалось только тяжелое дыхание банкира. Всем присутствующим стало ясно, что их вмешательство теперь излишне. Они сыграли роль, отведенную им Шудлером, нанесли первый удар. Теперь он сам ринулся в атаку. Моблан почувствовал это, он съежился в кресле, и его бесцветные глаза были с этой минуты неотрывно прикованы к черным глазам Ноэля.

– Ты сделал очень важное признание, – обратился гигант к Люлю. – Ты сказал, что затеянная тобой в июне биржевая спекуляция имела целью разорить Шудлеров. Как видно, ты забыл, что мой сын, женившись, породнился с тобой, а стремление разорить своих родных, тем более если оно претворяется в жизнь – а ведь ты пытался претворить его в жизнь, – служит веским основанием для учреждения опеки. Наша семья обязана оградить себя от твоих злобных причуд. Это одна из причин, которые заставляют меня требовать, чтобы над тобой учредили опеку.

Люлю понял, что допустил грубый промах.

«Если б я знал, если б я только знал, – подумал он, – я бы заранее посоветовался с адвокатом».

Он почувствовал, что настало время нанести ответный удар.

– Ладно, будь по-вашему, назначьте мне опекуна, – проговорил он с деланым спокойствием. – Только должен вас предупредить: все ваши надежды прибрать к рукам мое состояние обречены на провал. Дело в том, что у меня есть ребенок, и я могу его усыновить хоть завтра, если мне заблагорассудится.

Это заявление не произвело ожидаемого эффекта.

– Не станем скрывать, мы давно уже приготовились услышать эту новость, – насмешливо проговорил Шудлер. – Но как ты сказал? У тебя только один ребенок? А ведь ты, кажется, хвастал, что у тебя близнецы?

– Теперь… теперь остался только один, – ответил Люлю упавшим голосом.

– Ах, вот как! Один уже успел умереть?

– Увы! Но другой жив и здоров, и вы скоро о нем услышите!

– Мы и так слишком много об этом слышали! – отрезал Ноэль. – Видишь ли, мой милый, я не говорю уже о том, что трудно поверить в отцовство человека, чей брак был аннулирован по причинам, известным и тебе, и мне, и всем здесь присутствующим, так что я не стану обижать тебя и вновь касаться этой стороны дела, тем более что ты, право же, не виновен в своей физической неполноценности…

– Негодяй! – пробормотал Люлю.

– …но, видишь ли, мы произвели небольшое расследование, и было установлено, что проделала пресловутая мадемуазель Дюаль, которой ты в письменном виде и в присутствии свидетелей пообещал в некоем ночном кабаке миллион, если она родит от тебя ребенка… Должен сказать, господа, – продолжал Ноэль, обращаясь к членам семейного совета, – я не берусь определить, чем был вызван поступок Моблана – пагубными и разорительными страстями или просто слабоумием… Так вот, говорю я, эта особа легкого поведения вовсе даже не мать тех близнецов, за которых ты ей заплатил два миллиона.