Валькирия рейха - Михель Гавен

Он сразу увидел свою мать. Она стояла на перроне. Она пришла его встречать. Щуплая, тоненькая, с испещренным морщинами лицом – «как же долго ты ждала, мама! Ты прощалась со мной, хоронила, ты уже не смела надеяться…» Но вот и пришел твой сын, твой мальчик, которого в восемнадцать лет ты отправила на фронт по воле фюрера во имя идеалов Великой Германии. Вот он вернулся наконец с фронта, вернулся через двенадцать лет. Он молча обнял мать, прижал ее голову к груди. «Ты плакала? Ты не спала ночи? Ты проклинала фюрера, которого боготворила в тридцатых, как и все немцы? Да, ты проклинала его двадцать лет спустя. Но что говорить о прошлом. Я пришел, я вернулся с войны. Прости, что не приезжал к тебе, когда это было возможно, прости за всех женщин, на которых я променял драгоценные минуты наших свиданий. Прости меня. Я видел смерть и кровь, я убивал, я сам многих лишил жизни. Но, видно, твои молитвы хранили меня, спасая в последний миг. Ты дождалась меня, мама. Так что же ты плачешь? Тебе повезло. Твой сын остался жив, он вернулся домой, израненный, седой, он все-таки пришел, дополз. И все теперь будет по-новому, мама. Все теперь будет хорошо. Я так люблю тебя, мама, единственная моя, родная.» Первый вопрос он задал о Хелене.

– А что же Хелене, мама, она не пришла меня встречать? – и почувствовал, как тревожно сжалось сердце. Как в те минуты, когда он сомневался в ее любви, когда ревновал ее к Гейдриху, совсем как раньше.

– Хелене вызвали на базу, – сообщила фрау Хартман, – еще вчера вечером она приезжала ко мне, и мы собирались сегодня вместе прийти на вокзал. Но этот генерал, как его, – фрау Хартман нахмурилась, – американец какой-то. Вот вздумалось ему проводить испытания. Она вынуждена была уехать. Она так огорчилась, я понимаю ее. Но она приедет вечером, обязательно. Ты очень скрытный, мой мальчик, – она притянула его за руку к себе, – такая красавица, такая знаменитая женщина, а ведь ничем не выдал, что она твоя жена.

– Так было нужно, мама, – мягко ответил он, – не обижайся.

– На что мне обижаться? Что ж, мальчик мой, идем же скорее домой.

«Идем домой» – какие простые слова! Идем в наш дом, дом моего детства. Какое счастье, что он почти не пострадал от войны. Детские комнаты и детские игрушки, фотографии и письма курсантских лет. Да, как давно это было. Каким красавцем был твой сын, двадцатилетний лейтенант, а потом гауптман…»

– Эрих, а как там? Как там было?

– Нормально, – отвечает он. Но про себя думает: «Тебе лучше ничего не знать об этом, дорогая мама». Он снова прошел по комнатам, в которых вырос. Как, казалось бы, все это прочно и безвозвратно забыто, безнадежно потеряно в вихре лет: домашняя еда, тепло, уют и руки матери, ласковые, заботливые. «Как хочется скорее уткнуться в родную, детскую подушку, над которой на полке еще стоят самолетики, сделанные мальчишескими руками, когда он был еще школьником и только мечтал о небе. Тогда он думал, что небо – оно всегда голубое. А оно… Он видел его чаще черным от дыма и гари, в нем гибли его друзья в объятых пламенем, с воем падающих наземь машинах. Это небо огрызалось пулеметным огнем. Оно так часто бывало похоже на ад. Заметив, как переменилось его лицо, мать обняла его сзади, он обернулся и, взяв за руку, прижал ее ладонь к своей щеке.

– Все позади. Я все прошел и вернулся к тебе. И к Хелене. Она тебе понравилась, мама?

– Еще бы! Кому ж она не понравится. Наверное, тебе надо поспать? – спрашивает она озабоченно, – я постелю.

– Нет, мама, – он отрицательно мотнул головой, – я буду ждать Хелене. Я буду ждать, когда она приедет.

И все-таки усталость взяла свое. И многие испытания, пережитые прежде. Только присев в кресло, он заснул. И проспал двое суток. Когда же открыл глаза, то обнаружил, что находится дома один. Фрау Хартман куда-то ушла. А Хелене? Его первая мысль сразу же была о ней? Он проспал? Она приезжала и уехала? Как он мог? Какой сегодня день? Сколько же он спал? Вскочив, он быстро умылся. На мгновение задержал взор на своем отражении в зеркале. Каким Хелене увидит его? Мама говорит, что сама она совсем не изменилась, а он? На фотографическом портрете в гостиной майор Эрих Хартман в день награждения его Рыцарским крестом белокурый и голубоглазый в щегольском парадном мундире. А теперь? Волосы посеребрила ранняя седина. На лице морщины, он выглядит старше своих тридцати лет. Хелене, пожалуй, и не узнает его. Хелене… Он принял на себя удар советского истребителя, чтобы спасти ее от испытаний, которые выпали ему. Он не задумываясь умер бы за нее. Примет ли она его таким, какой он стал? Ведь изменилась не только внешность, он сам стал совсем другим. Он услышал, как к дому подъехала машина. Бросив полотенце, подошел к окну, отдернул штору, и сердце его бешено заколотилось. Хелене вышла из темно-синего «мерседеса». Одета в элегантный серый костюм. Ему было странно видеть ее в обычной женской одежде. Он видел ее в военной форме, видел обнаженной, но вот в обычной женской одежде, пожалуй, никогда. Не то было время. Хелене закрыла машину, звякнули ключи. Она повернула голову, окинув взглядом улицу. Да, мама права, она совсем не изменилась. Все те же пышные, светлые волосы, серьезное выражение лица с тонкими, изящными чертами, известными всей Германии по плакатам военных времен и синие глаза Кассиопеи, как некогда высокопарно выражался Геббельс. Все та же стройная фигура и длинные, красивые ноги в туфлях на высоком каблуке. Хелене… Вот сейчас ты поднимешься по лестнице. Ты еще не знаешь, что тебя ждет. И я не знаю, что ждет меня. Все вернется вновь или кончится навсегда.

Мгновение помедлив на крыльце, Хелене открывает входную дверь своим ключом – фрау Хартман любезно дала его, чтобы Хелене могла приезжать в любое время и чувствовать себя как дома. Вот она входит в дом. Старается ступать тихо. Наверное, она приезжала, пока он спал, и теперь думает, что он все еще спит. Положив в прихожей у зеркала перчатки и сумку, проходит в гостиную.

– Фрау Хартман, это я, – окликает негромко. Никого. Слегка встревоженная, Хелене поднимается по лестнице на второй этаж. Входит в его спальню.

– Фрау Хартман, – …голос ее тает. Эрих оборачивается к ней от окна.

– Мамы нет, здесь только я. Здравствуй, Хелене.

Несколько мгновений она неотрывно смотрит на него. Он видит, как в распахнутых глазах ее мелькает сначала растерянность, потом испуг, потом радость. В волнении она прижимается к стене комнаты и не может выговорить ни слова…

– Ну что ты, Хелене, иди ко мне, – он протянул к ней руку, – я не сон, я реальность. Я вернулся домой с войны. Или ты не узнаешь меня? Неужели ты меня забыла.

Она не шелохнулась. Лицо ее смертельно побледнело, скулы дрожали, тогда, понимая ее чувства, он подошел к высокому овальному зеркалу, взял лежавшую на тумбочке перед ним фуражку с высокой тульей. Надел ее и, повернувшись к Лене, отдал честь, как бывало козырял ей, когда служил командиром эскадрильи «Рихтгофен» в ее полку.

– А так? – спросил он насмешливо, – так, вы узнаете меня, фрау оберст? Разрешите доложить, майор Хартман вернулся из плена и готов приступить к исполнению своих обязанностей, – он улыбнулся, – как чувствует себя моя эскадрилья? Какие потери? Появилась ли интересная молодежь? А девочки из управления связи? Все те же или прибыли новые красотки?