Танец убийц - Мария Фагиаш

— Со мной просто хотели поговорить, — сухо сказал он.

— Вы сказали им о том, что запланировано на сегодняшнюю ночь? И что я участвую в этом? — Взгляд Наумовича был точно как у сумасшедшего. Михаил понял, что он должен проявить крайнюю осторожность, как если бы собирался обезвредить бомбу.

— Не будьте смешным, полковник, — сказал он нарочито небрежным тоном. — Они узнали, что я был в Женеве, и хотели выяснить, встречался ли я с принцем Петром. У них есть подозрение, что он передал со мной какое-то послание, я это категорически отрицал. Ну а поскольку никаких доказательств нет, мне позволили в конце концов уйти. Вот и все.

Наумович все еще не мог избавиться от страха.

— Они в курсе дела.

— Я этого не заметил.

— Он, пожалуй, нет, но она наверняка. Она не глупа, и у меня иногда такое чувство, как будто она меня подозревает. — У него внезапно закружилась голова, он ухватился обеими руками за Михаила и чуть было не свалил его с ног. — О господи, что за ужасный день! Скорее бы он прошел. Лучше бы мне никогда не родиться!

Для дворцовой охраны день тоже выдался на редкость напряженным. Все отпуска отменили, офицеры должны были оставаться на службе, а тех, кто успел смениться, вызвали обратно.

Нервное, раздраженное настроение охватило всех и вся. В последние недели несколько раз поднимали ложную тревогу — такие мероприятия никак не способствовали укреплению морального духа.

Полковник Наумович ранним вечером послал несколько бутылок вина в дежурную комнату офицеров с сообщением, что господа ввиду затянувшегося служебного дня заслуживают того, чтобы несколько освежиться. Отнести вино поручили Петру Живковичу. Две уже откупоренные бутылки дорогого поммара[106]предназначались для капитана Панайотовича, командира дворцовой охраны. Не обращая внимания на его слабые протесты — ему, мол, нужно сохранять ясную голову, — лейтенант налил Панайотовичу большой стакан.

— У Вас наверняка пересохло в горле, господин капитан. Вы провели весь день на ногах — в такую-то кошмарную жару. Нужно немного расслабиться. Вы же, слава богу, не единственный офицер в охране. По-моему, за всеми этими тревогами кроется только мания генерала Лазы быть самым важным и показывать королю, что он сама бдительность. Только что доложил о себе Йован Милькович. Он считает, что в городе все абсолютно спокойно — спокойнее не бывает.

— Разве у Йована сегодня не выходной?

— Да, конечно, бедняга сегодня свободен. Но он с ума сходит от беспокойства. Его жена уже несколько дней как должна родить. Врачи сказали ему, что, если сегодня ребенок не родится, нужно будет оперировать. По идее он должен находиться дома, но Вы же его знаете. Как зять премьер-министра, он стремится быть безупречен на службе — служба для него все.

Командир выпил стакан одним глотком и скривился.

— Что ты мне принес? Какой-то странный вкус.

— Вино из самых лучших, — яро заверил Живкович и показал ему бутылку. — Поммар. Из Франции. Дороже его нет. Поэтому и вкус у него другой. Привкус — знак качества.

Панайотович с сомнением посмотрел на бутылку. Это был, вероятно, первый поммар в его жизни. Капитан сербской дворцовой охраны не мог позволить себе французского вина. Собственно, и местные вина сильно подорожали с тех пор, как в восьмидесятых годах в сербских виноградниках свирепствовала филлоксера.[107]

Живкович налил еще.

— Вот увидите, еще пару глотков, и Вам понравится.

— Еще пару глотков, и я свалюсь с ног, — отбивался Панайотович. — Святая Троица, как я устал! День и вправду был чертовски длинный. — Он опустошил стакан. — Вы правы, я начинаю входить во вкус. Почему же Вы не пробуете?

И он налил лейтенанту полстакана.

Живкович отпрянул, как будто опасался, что стакан может взорваться.

— Лучше не надо. Один из нас должен оставаться трезвым.

— Да я абсолютно трезв! — заорал капитан. — Никто в этой проклятой армии не посмеет утверждать, что когда-нибудь видел меня на службе пьяным. И уж точно я не захмелею от двух несчастных стаканов вина. — Разглядывая бутылку, он с презрением патриота процедил: — Поммар!

Живкович, смеясь, уверял:

— Так точно, господин капитан, никто и никогда не видел Вас даже подвыпившим.

Он делал вид, что ищет что-то на письменном столе, заваленном формулярами и другими бумагами, одновременно наблюдая исподтишка за капитаном. Между тем Панайотович улегся выпрямившись на диван и потянулся за стаканом вина, который, вообще-то, он наливал для лейтенанта. Незаметно выскользнув из комнаты, Живкович услышал, как капитан глотал вино и как стакан покатился по полу. Стало тихо, и через минуту послышался легкий храп — явный признак того, что капитан Панайотович задремал.

Небольшой побеленный дом, окруженный красивой оградой, с густыми кустами сирени и жасмина в палисаднике, стоял на одной из боковых от Теразии улочек. Дом принадлежал бывшему министру внутренних дел Георгию Генчичу, который попал в касту «неприкасаемых» за то, что открыто выступил в свое время против женитьбы Александра на Драге. Так же как и полковник Машин, он был досрочно отправлен на пенсию. Его стали старательно избегать все, кто всё еще радовался благосклонности короля или надеялся ее заслужить.

Михаил вынужден был дважды постучать, прежде чем мадам Генчич открыла дверь. Он бывал здесь и раньше, в основном сопровождая короля Милана или с посланиями короля, но потребовалось некоторое время, чтобы женщина узнала его.

В такое позднее время было не принято приходить без приглашения, а настойчивый стук в дверь, и тем более в дверь впавшего в немилость политика, не сулил ничего хорошего.

Когда Михаил сказал, что хотел бы видеть полковника Машина, Гордана Генчич ответила, что посмотрит в саду, где муж с друзьями отдыхает от дневной жары. Все еще не вполне доверяя позднему посетителю, она попросила подождать снаружи, но вскоре пригласила Михаила в дом.

— Мне жаль, что я обошлась с Вами так негостеприимно, — извинилась она, — но Вы, конечно, меня поймете. Сейчас и родному брату нельзя доверять. Я знала, что Вы были сторонником короля Милана, но сегодня люди так быстро меняют убеждения и продают свою верность за чечевичную похлебку. — Она боязливо взглянула на дверь, ведущую в сад, где за грубо сколоченным столом со стаканами и бутылками вина сидели несколько человек.

Михаил пробыл всего лишь день в Белграде, и на него вдвойне неприятно подействовало раболепное поведение женщины. Он слишком долго жил в Европе, чтобы спокойно относиться к тому, что жена или мать приятеля целовала ему руку или услужливо стояла за его стулом во время разговора. Само собой, некоторые женщины под влиянием двора стали довольно эмансипированы, принимали вместе со своими мужьями участие в светских мероприятиях и были способны обсуждать политические вопросы. Но Горлана Генчич к таковым не относилась.