Красный Бонапарт. Жизнь и смерть Михаила Тухачевского - Борис Вадимович Соколов

справедливости, о которых говорили большевики. Хотя, конечно, все советское Тухачевский не стал бы ругать даже и в сильном подпитии (если оно у него когда-либо случалось).

И вряд ли стоит преувеличивать сочувствие Михаила Николаевича тяготам жизни простого народа. Он о них довольно мало знал, поскольку армия – это достаточно изолированная ячейка общества, а высший комсостав Красной армии был отделен и от рядовых бойцов броней пайков и льгот и все возраставшей корпоративной замкнутостью. Об этом хорошо написала Лидия Норд: «С самого начала Красная армия была поставлена на положение особой, привилегированной касты. В материальном отношении военные жили гораздо лучше, чем гражданское население. И не только высший начсостав… Командир полка в то время (1925–1930 годы) получал сто и потом сто двадцать рублей в месяц. В артиллерии и бронетанковых частях – 140 рублей. Разница между командиром полка и его помощником была в десять рублей. Командир батальона (не отдельного) получал на тридцать рублей меньше командира полка, а командир роты на десять рублей меньше, чем комбат (для сравнения: среднемесячная зарплата рабочих и служащих в 1928 году не превышала 65 рублей, а реальные доходы крестьян были еще меньше. – Б.С.). Но при этом каждый командир имел бесплатное летнее и зимнее обмундирование (получали материалом, а шили портные части) и командирский паек из каптерки, в который входил сахар, сливочное масло, сало или смалец, постное масло, мясо, крупы, овощи и хлеб. Всего этого было в таком количестве, что небольшие семьи жили почти исключительно на этот паек. Паек этот можно было получать у каптенармуса по частям в течение всего месяца, и только сахар, крупы и, кажется, жиры нужно было получить сразу. Высший начальствующий состав получал кроме этого еще и добавочный «ответственный паек».

Квартира обычно была тоже казенная, и я уже не помню, взималась ли за нее плата, кажется, да, но вычеты за квартиру были очень малые, и к жалованью прибавлялись еще «квартирные» деньги. Даже в те периоды, когда население жило впроголодь или голодало, в закрытых распределителях военторга, – а отделения их были при каждой самостоятельной части, – можно было получать все дефицитные продукты и товары».

Ясно, что Тухачевский и в конце 20‑х получал гораздо больше, чем 120 рублей в месяц, и в пайке своем имел не только перловую крупу, солонину и растительное масло, но и икру, и семгу, и ветчину, и столь любимый им коньяк. И квартиры у него были гораздо просторнее, чем у командира полка или батальона. Правда, в Смоленске его жилищные условия, как можно предположить, еще оставляли желать лучшего. Как свидетельствует один из сослуживцев по Западному фронту И.А. Телятников, работать на квартире Тухачевскому было неудобно, и «обычным местом его ночных занятий был салон-вагон». Мемуарист следующим образом объясняет, почему командующий предпочел не делать этого в помещении штаба, где «удобств было куда больше»: «Михаил Николаевич, заботясь о здоровье штабных командиров, отдал приказ, чтобы на ночь в штабе не оставался никто… А что запретил другим, не позволял и самому себе. Иначе какой же пример для подчиненных?» Крепко подозреваю, что не забота о подчиненных побудила Тухачевского на ночь обосноваться в салон-вагоне. Просто там удобнее было крутить скоротечные романы с местными дамами, сочетая приятное с полезным, любовные утехи с штудированием трудов по военной теории и истории. В штабе-то все равно остаются часовые и дежурные. А вот на запасных путях железнодорожной станции инкогнито можно обеспечить гораздо надежнее.

Зато в столице квартира сразу оказалась большой. Но здесь поселились не только жена и дочь, но и мать, братья и сестры. Теперь Тухачевский уже имел возможность обеспечивать любовниц жилплощадью и встречался с ними на их территории. Так что в Москве, в Ленинграде и снова в Москве «квартирный вопрос» никак не мешал амурным делам Михаила Николаевича. Очевидно, свои задержки он объяснял поздними совещаниями в наркомате, а несчастная жена покорно делала вид, что верит.

Лидия Норд вспоминала, что даже личное общение у красных командиров было довольно-таки строго регламентировано: «В свободное время командиры частенько ходили друг к другу в гости. Играли в преферанс, а в некоторых домах и в «девятку». В преферанс и в лото играли открыто, а в «девятку», которая в армии была запрещена, – тайно. И в нее играли в большинстве интенданты. Но в домах красных командиров, как высших, так и старших, и, кажется, среднего начсостава тоже, почти никогда не бывали штатские, за исключением самых ближайших родственников. Это было не случайно. Политотделы настойчиво рекомендовали командному составу держаться подальше от гражданского населения, «чтобы оградить воинские части от шпионажа»… Нужно сказать, что знакомство домами велось еще и по чинам. В доме высшего комсостава редко бывали гости ниже командира полка… Командиры взводов, рот и даже батальонов бывали в доме комполка только по делу… Однажды… я поставила себя в очень неприятное положение, – я встретила недавно выпущенного из военной школы сына нашего старого знакомого генерала С. Я его знала еще с детства – мы были почти однолетки и, обрадовавшись встрече, пригласила его к нам. Он пришел на следующий день и, когда я угощала его чаем, вместе с мужем пришло несколько человек гостей, приехавших из Москвы. Увидев С, все как-то переменились, держали себя натянуто. И мой гость, видимо, почувствовав себя неловко, поторопился уйти. А позже мой муж, хотя и в очень мягкой форме, но сделал мне выговор за мою неосмотрительность, – оказалось, что я не имею права приглашать в свой дом молодежь, так как это тоже «не рекомендуется», ибо молодые командиры могут случайно узнать из разговоров высших о каких-либо перемещениях или происшествиях в армии, которые не подлежат огласке».

Лидия Норд вспоминает и другой случай, к которому оказался уже причастен сам Тухачевский: «Однажды, во время какого-то празднества в… академии, я, просидев во время всего обеда за «почетным столом», решила устроиться ужинать за другим столиком, где сидела знакомая мне семья… подруга детства с мужем артиллеристом – он был там слушателем. Но не успела я просидеть с ними и десяти минут, как подошел комиссар академии Генин и вежливо препроводил меня на предназначенное мне место за главным столом. Сначала я подумала, что Генина послал за мной Тухачевский, и покорилась со скрежетом зубов, но тот, посмотрев на меня весьма ехидно, сказал: «Генин зорко следит за нарушающим этику». Когда же я позже накинулась по поводу новой «этики» на Михаила Николаевича и привела в пример царскую армию, то он возразил: «Да, там молодого офицера приучали, как держать себя