Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

Вот отчего, в противоположность другим придворным, я скоро взяла себе за правило ничего не просить у Короля ни для себя самой, ни для своих близких, не утруждать его никакими личными делами, но стараться, при всяком удобном случае, говорить правду о делах королевства, вместо пустых дифирамбов, которые он привык слышать от своих приближенных. И, наконец, я решила, в отличие от покойной Королевы и всех фавориток Короля, что монархов следует любить смело, не боясь разонравиться.

Но, в любом случае, мне приходилось любить моего супруга и находить отраду в нашем союзе, ибо в моем теперешнем положении больше любить было особенно некого. Я довольно скоро поняла, что большинство людей, искавших моей дружбы, на самом деле стремились приблизиться к Королю с какой-нибудь корыстной целью. Их низкопробная лесть и алчные интересы не переставали изумлять меня. Под роскошными нарядами и сладкими комплиментами мне явственно виделись бесстыдное коварство, необузданное честолюбие, самая черная зависть, самые злодейские помыслы; все эти людишки яростно ненавидели и изничтожали друг друга. Желание возвыситься, готовность оттолкнуть любого человека со своего пути, страх королевской немилости уродовали людские души до неузнаваемости.

Попав ко Двору, я с самого начала не питала иллюзий на счет этого диковинного общества, но стоило ему заподозрить возможность моего брака с Королем, как передо мною предстали подлинные задворки этого блестящего театра; волшебные дворцы оказались намалеванными на клеенке, чудесная механика и радужные огни сменились грязными канатами и засаленными кулисами. Словом, это и был тот самый «мир», за который, судя по всему, Иисус Христос не пожелал молиться накануне смерти[73].

Я угодила в самое средоточие этого «мира»; трудно сказать, что вызывало у меня большее отвращение — козни ли родителей против своих детей, интриги ли мужа против жены или брата против сестры, низкая лесть, которою доброжелатели мои осаждали меня со всех сторон, или столь же дружная клевета, которою они преследовали меня исподтишка. Часто, после целого дня славословий, я находила на краешке стола или под подушкою кресла какой-нибудь злобный пасквиль, словно занесенный сюда дыханием толпы. Это означало, что одна из моих знатных гостий захотела довести до моего сведения то, что писали обо мне глумливые принцы и голландские издатели.

Иногда это бывали песенки наподобие нижеприведенной:

Король в Марли удалился.

Любовник взял да женился

В преклонных летах, седым.

Так старый солдат на пробу

Берет за себя зазнобу,

С которой гулял молодым.

А иногда я получала и целые трактаты, — к примеру, «Любовные похождения госпожи де Ментенон», чей автор претендовал на доскональное знание всех перипетий моей жизни. И, наконец, когда я основала Сен-Сир, пошли разговоры о том, что я выбираю там для Короля самых хорошеньких девочек, оттого, мол, и стала необходимою монарху. «Сходство между французским Двором и Двором оттоманским состоит в том, что наш Король перенял у турецкого султана его порочные нравы, — писалось в одной из таких веселых книжиц, — стоит лишь взглянуть на Сен-Сир, этот истинный сераль под видом религиозного заведения. И это вы, сударыня, своими бесстыдными интригами толкаете нашего повелителя на преступные услады».

Все, что я претерпела в молодости от газетчиков, пасквилянтов и прочих бумагомарателей, отнюдь не закалило мое сердце: ложь и зависть побуждали меня плакать в зрелом возрасте так же горько и наивно, как в шестнадцать лет; я искренне полагала, что женщинам негоже выставлять себя на всеобщее обозрение, и горевала, что оба мои брака не позволяют мне пребывать в безвестности.

Но я скрыла свою горечь под наигранным весельем. Двор это такое место, где радости видимы, но фальшивы, а печали скрыты, но непритворны.

Я так и не смогла свыкнуться с новыми друзьями, но сохранила привязанность к старым, — по крайней мере, к тем из них, в чьем сердце была уверена; Бон д'Эдикур, Анри и Маргарита Моншеврейль, господин де Барийон, Гийераг и его семья, несколько друзей из Марэ и Нанон составили мое верное, преданное окружение; позже к ним добавились лишь герцогини де Шеврез и де Бовилье, да еще Софи де Данжо, которую я полюбила за грацию, красоту, здравый смысл и кроткий нрав; ей было двадцать лет, она родилась в Баварии, и я успела завладеть ею до того, как ее коснулись зловредные нравы нашего распутного Двора. Потом она вышла замуж за господина де Данжо, — госпожа де Монтеспан ненавидела его, он отвечал ей тем же, Софи тут же попала в немилость из-за какой-то безделицы к дофине и Мадам; таким образом, у нас с нею были общие враги, что еще сильнее укрепило нашу дружбу. И дружба эта длится вот уже тридцать лет, так и не остыв за это время; поистине, жемчужину можно сыскать повсюду, даже в грязи.

Необходимость остерегаться всех и вся и возбранять сердцу самые естественные порывы еще более усилила мою тягу к детям. Я находила в них простоту, которая очаровывала меня; в их обществе я и сама становилась по-детски естественной и непринужденной, тогда как рядом со взрослыми неизменно держалась сухо и замкнуто.

Маргарите де Биллет шел двенадцатый год, и к ней уже начинали присватываться; мой племянник Шарло покинул Ментенон, собираясь стать офицером, и тогда я взяла к себе дочь брата, девочку двух с половиною лет, которую звали, как и меня, Франсуазою д'Обинье. Я решила сделать ее своею наследницей. Шарль, проводивший больше времени в парижских притонах, нежели в Коньяке, рядом с женою и дочерью, охотно сбыл малютку мне на руки. Нанон стала ее гувернанткою, а я начала прививать ей хорошие манеры, в надежде на выгодный брак через десять-двенадцать лет, — если Король к тому времени не наскучит мною и не отошлет заканчивать жизнь где-нибудь в монастыре.

Всякий раз, как мой новый супруг предоставлял мне свободу, я проводила долгие часы в скромной «обители» Нуази: непритязательный образ жизни, которую вели дети в этом приюте, их радостный смех, приятное общество настоятельницы, госпожи де Бринон, прелести простого деревенского уклада — все это возвращало меня к счастливым дням, проведенным в Мюрсэ и Моншеврейле; здесь я напрочь забывала об удушливой атмосфере Двора. Я любила детей, а тут их было целых сорок душ; однако, мне все было мало и я непрестанно пополняла число пансионеров, пристраивая в Нуази девочек из бедных семей и сирот, которых мне присылали со всех концов Франции; под конец обитель уже не могла вместить их всех, да и кошелек мой истощился. И тогда у меня явилось желание создать нечто более значительное.

К тому же, госпожа де Бринон и я понапрасну расходовали силы на этих маленьких крестьяночек: научив девочек читать, считать, шить и прясть, нам ничего другого не оставалось, как пристроить их куда-нибудь работать; все это не позволяло нам проявить в нотной мере наши педагогические таланты, что возможно лишь в случаях с избранными душами, с подопечными благородного происхождения; в просвещении же народа передо мною стояла задача, которую я полагала, в отличие от моих высокородных друзей, весьма насущною, но которая на деле оказалась трудно выполнимой.