Лорд Байрон. Заложник страсти - Лесли Марчанд

Творческие способности Байрона никогда еще не были так сильны, но физически и эмоционально он чувствовал себя изнуренным. Острый меч поистине источил ножны, как говорилось в стихотворении. В таком подавленном настроении он как-то вечером в начале апреля в сопровождении своего друга Александра Скотта направился в салон графини Бенцони. После окончания представления в театре здесь начали собираться гости, и в дверях салона появилась изящная девушка с густыми золотисто-каштановыми локонами, падавшими на красивые плечи. Ее грудь и руки были полные, но изящной формы, кожа лица очень светлая и свежая. У нее было чувственное и одновременно наивное лицо, красивый нос, рот и подбородок и большие нежные глаза. Если бы Байрон пригляделся, то вспомнил бы, что раньше уже встречал ее, потому что это была графиня Тереза Гвичьоли, которую он год назад сопровождал в салон графини Альбрицци посмотреть на «Елену» Кановы. Терезе было девятнадцать лет, и около года назад она вышла замуж. Ее пятидесятивосьмилетний супруг, граф Алессандро Гвичьоли, который уже был дважды женат, настаивал, чтобы она отправилась с ним в салон, несмотря на усталость.

Однако усталость Терезы исчезла, едва она заметила прекрасное классическое лицо Байрона. Когда графиня Бенцони предложила Байрону подойти к Терезе, он сначала отказался. «Вы очень хорошо знаете, что я не хочу знакомиться с безобразными женщинами, потому что они безобразны, и с красивыми – потому что они красивы». Однако потом он согласился. Графиня Бенцони представила его как «пэра Англии и величайшего поэта». Его обаятельная улыбка и «незабываемый звук голоса» обворожили Терезу. Ее глаза засияли при виде этого «небесного существа».

Когда Тереза сообщила, что только что приехала из Равенны, Байрон сказал, что хотел бы побывать в этом городе и увидеть могилы Данте и Франчески да Римини. Они заговорили о Данте, поскольку благодаря чуткому руководству аббатисы монастыря Санта Кьяра в Фаэнце, где Тереза ходила в школу, она искренне полюбила великих итальянских поэтов прошлого, чем тут же завоевала расположение Байрона. Он не привык, чтобы подобные рассуждения слетали с прелестных уст в литературном салоне. Тереза говорила о Данте и Петрарке с восторгом и знанием дела. В середине вечера к ней подошел супруг, и Тереза отправилась домой. «Она поднялась, словно отходя ото сна, и когда переступила порог, то уже не была такой бестелесной, как прежде. Внезапно возникшее чувство слишком ошеломляет и пугает».

Однако более искушенный Байрон не был так сильно взволнован. Но он верил в судьбу и мог бы позднее согласиться со словами Терезы о том, что «эта встреча стала печатью судьбы на наших сердцах».

Когда в тот апрельский вечер Байрон ушел из салона Бенцони после встречи с графиней Гвичьоли, его душевный покой был нарушен. Привлекательность Терезы, ее хорошее воспитание и наивная увлеченность, свободная от притворных манер «синих чулков», произвели на Байрона большое впечатление. Ее благоговейное отношение к нему как к поэту и человеку льстило ему больше, чем страстная привязанность «красивых животных», с которыми он общался в последние месяцы. Вся решимость Байрона не заводить новых знакомств с женщинами рассеялась, и, расставаясь с Терезой, он выразил желание увидеть ее наедине. Это было несложно устроить. Вспоминая о первой встрече с Байроном в своем «признании» мужу, странном документе, очевидно исчезнувшем после смерти поэта, она писала: «Я почувствовала неодолимое влечение к нему. Он понял это и просил встречи со мной на следующий день. У меня хватило наглости согласиться при условии, что он будет уважать мое решение. Он обещал, и мы уговорились встретиться после ужина, когда ты (граф Гвичьоли. – Л.M.) отдыхал. В неизвестной гондоле появился старый лодочник с запиской и отвез меня на гондолу милорда, где он уже ждал меня. Вместе мы отправились в его дом. В ту первую встречу у меня хватило силы устоять перед ним, но на следующий день я вновь согласилась встретиться с ним, и моя решимость исчезла, поскольку Байрон не был человеком, способным любить только романтически».

Оптимистическое воссоздание событий первых дней носит двойственный характер: Тереза колеблется между желанием поведать всему миру о том, что Байрон любит ее, и одновременно стремлением описать их отношения как платонические и дружеские. В разговоре с Хобхаусом Байрон был более правдивым: «Я влюбился в романскую графиню из Равенны, которой девятнадцать лет, а ее мужу – пятьдесят. Кажется, она готова от него избавиться после первого года совместной жизни, и я полон надежд, сэр… Она красива, но совершенно бесцеремонна: отвечает громко, когда должна шептать, говорит о возрасте с пожилыми дамами, желающими сойти за молодых, а этой благословенной ночью ужаснула всех гостей в салоне Бенцони, громко назвав меня «мой Байрон» среди гробовой тишины. Что мне делать? Я влюблен, мне надоели плотские связи, и у меня появилась возможность наладить свою жизнь».

Однако Байрона беспокоило то, что, несмотря на всю нескромность, Тереза мечтала, чтобы он стал ее преданным чичисбеем. Хотя в разговоре с лицемерными англичанами он всегда защищал итальянские нравы, но как англичанин понимал, что это положение не лучше, чем роль светского жиголо. В «Беппо» он добродушно высмеивал эту традицию, и хотя понимал, что итальянцы воспринимают ее серьезно, как неотъемлемое дополнение к браку, но не мог не насмехаться над этим культом подавания шали и веера. Больше всего его раздражало притворство, с которым отношения выдавались за чисто платонические, и требование, чтобы кавалер исполнял рыцарские обязанности. Джентльмена принимали в обществе как «друга» мужа и жены, и муж не должен был ревновать.

Эта традиция подчинялась более жестким правилам, чем сам брак. Неподобающее поведение дамы и ее кавалера могло шокировать общество больше, чем обманутый муж. Вскоре начались сплетни, но Тереза была слишком счастлива, чтобы обращать на них внимание. Байрон вел себя настойчиво, поскольку он не был человеком, способным питать долгие иллюзии. Его тайные встречи с Терезой, вскоре ставшие известными всем, кроме ее мужа, сделались проще благодаря преданному и понимающему союзнику, гувернантке в доме Гвичьоли по имени Фанни Силвестрини, с которой Тереза отправлялась в долгие путешествия на гондоле под предлогом изучения французского. По пути они встречали Байрона. Любовники вскоре стали уединяться на Лидо или других островах, чтобы полюбоваться великолепными закатами. Вскоре, по словам Терезы, такая жизнь стала привычной и необходимой.

Десять дней блаженства подошли к концу, когда дела графа призвали его вернуться в Равенну. Однако влюбленные уже успели многое. Байрон, слегка смущенный пренебрежением Терезы к традиции, стал еще больше гордиться своей победой и хвастался Киннэрду: «…она прекрасна, как восход, тепла, как полдень, и за десять дней мы успели так много. Я исполнил свой долг, став «законным» любовником».

Известие об отъезде пришло неожиданно, и Тереза с подругой ворвалась в театр, прошла прямо в ложу Байрона, игнорируя все правила, и там, перед лицом венецианских сплетников, сообщила ему о своей досаде. Началась опера Россини «Отелло». «В разгар страстной мелодии и гармонии, – вспоминала Тереза, – я сообщила ему о том, что должна покинуть Венецию». На следующий день им удалось обменяться лишь несколькими словами, когда Байрон посадил Терезу в гондолу рядом с графом Гвичьоли.