Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов

встретимся. Как я могла уехать? Мы бы тогда не нашли друг друга.

— В этом кабинете вы с профессором лечили Гитлера и Еву Браун?

Хойзерман успокоилась, села в большое кожаное кресло. Напротив нее устроились в таких же креслах офицеры.

— Да, все наиболее сложные операции мы проводили здесь. Кабинет в рейхсканцелярии был менее удобен и не имел всех необходимых инструментов.

— В этом кабинете имеется история болезни Гитлера и Евы Браун? — со слабой надеждой спросил Савельев.

— Конечно. Сейчас поищу, — она легко поднялась, открыла металлический шкаф с картотекой и, быстро перебрав множество карточек, вынула из коробки два формуляра, передала их Савельеву.

Затаив дыхание, подполковник полистал достаточно пухлые истории болезни, но не обнаружил в них рентгеновских снимков.

— Скажите, фрёйлейн, а где хранились рентгеновские снимки?

Кети Хойзерман на минуту задумалась.

— Недавно господину Гитлеру изготовили новые коронки, — медленно говорила она, что-то вспоминая, — но надеть их не успели. Может быть, снимки находятся в рейхсканцелярии. Да, видимо, там, в стоматологическом кабинете.

Савельев поднялся, дал знак переводчику собираться и, как можно мягче, сказал Хойзерман:

— Фрейлейн, нам с вами придется проехать в рейхсканцелярию, — он указал на дверь.

Ехали по разбитой Вильгельмштрассе вдоль старого здания рейхсканцелярии, повернули направо, на Фоссштрассе, остановились невдалеке от центрального входа в новую рейхсканцелярию. Там, в бомбоубежище под Мраморной галереей и огромным холлом, по словам Хойзерман, находился стоматологический кабинет. Часовой в форме пограничника категорически отказался впускать в здание, потребовав специальный пропуск. Савельеву некогда было заниматься получением пропуска. Он поднес к лицу солдата служебное удостоверение и сказал с наигранной угрозой:

— Боец! Если ты немедленно не пропустишь старшего офицера военной контрразведки Смерш и сопровождающих его лиц, трибунал тебе обеспечен.

Боец сдался. Встал по стойке смирно, отвернул лицо в сторону от офицеров, будто их не замечая вовсе.

В бункере электричество отключили. Два маленьких фонарика позволяли осторожно, шаг за шагом, двигаться по мрачным и сырым лабиринтам вслед за Кети Хойзерман. Вошли в крохотную комнатушку, где стояли зубоврачебное кресло, стул, стол, тумбочка, узкий металлический шкаф. Савельев и Хойзерман стали искать в столе, в шкафу с картотекой, в тумбочке. Наконец Хойзерман вскрикнула:

— Нашла! Вот они. Слава богу!

Она выложила на стол плотный пакет, достала из него рентгеновские снимки и две золотые коронки. Савельев устало опустился в зубоврачебное кресло, закрыл глаза. «Только бы все сошлось, — подумал он. — Только бы склеилось». Кто-то потрепал его по плечу. Он открыл глаза. Хойзерман и Иванов склонились над ним. Иванов с тревогой в голосе спросил:

— Товарищ подполковник, вам не плохо?

Савельев поднялся, одернул гимнастерку, поправил портупею и кобуру.

— Мне очень хорошо, лейтенант. Мне просто очень хорошо. Пошли наверх.

Они услышали шаги, гулко отдававшиеся в пустых коридорах фюрербункера. Кто-то с фонариками шел им навстречу.

— Стоять! — услышали они резкую команду. — Выключить фонарики!

К ним подошла группа военных во главе с майором НКВД. Несколько бойцов встали за его спиной и направили автоматы в сторону контрразведчиков. Мощный свет американских штурмовых фонарей слепил глаза.

— Предъявите документы! Оружие медленно положите на пол, — командовал майор.

Савельев поднял правую руку, давая понять Иванову, чтобы тот не предпринимал никаких действий.

— Товарищ майор, представьтесь, пожалуйста, — с максимальной корректностью попросил он.

— Дежурный районного отдела НКВД центрального сектора Берлина майор Попелюшко. Предъявите документы, — повторил майор.

Савельев протянул ему свое удостоверение.

— Я являюсь заместителем начальника оперативно-розыскной группы управления военной контрразведки Смерш 1-го Белорусского фронта. Начальник группы — полковник Грабин. Я был одним из тех, кто 2 мая первым ворвался сюда во время штурма. Но, как понимаете, в той суматохе и в последующей неразберихе мы многое упустили и потеряли. Сейчас приходится наверстывать.

Майор вернул удостоверение и более дружелюбно спросил:

— Кто это с вами, товарищ подполковник?

— Младший лейтенант Иванов, военный переводчик, и опознаватель Кети Хойзерман.

— Вы действительно, товарищ подполковник, рейхсканцелярию брали? — с уважением воскликнул майор, бесцеремонно оглядывая снизу вверх Хойзерман. — Самого Гитлера не видели? Говорят, сбежал он? Ну, чудеса! Кого только не встретишь. Представляете, к нам в отдел 7 мая доставили из района Шпандау семнадцатилетнего паренька, гитлерюгендовца. Оказывается, 29 апреля ему и еще одному мальчишке из гитлерюгенда сами Борман и генерал Кребс здесь, в рейхсканцелярии, вручили по секретному пакету и велели прорываться к генералу Венку в Дрезден. Этот парень по фамилии, кажется, Брицхи, никакого Венка не нашел, отправился в Шпандау к своему дяде, а тот посоветовал, когда прекратятся бои в городе, сдать пакет русским. Парень так и поступил. А в пакете, знаете, что было? — Майор важно подбоченился. — Письмо Бормана и Кребса генералу Венку, в котором ему было велено во что бы то ни стало прорваться в Берлин, обеспечив тем самым возможность начать переговоры с американцами о сдаче им Берлина. Вот так! — майор сделал самодовольную мину, показывая, что, мол, и он не лыком шит, тоже причастен к некоторым тайнам. — Придется нам с вами, товарищ подполковник, мемуары писать. А немка-то хороша. Ладно, пошли наверх.

На улице они попрощались с майором. По пути к машине Хойзерман вдруг остановилась и спросила:

— Господин подполковник, я свободна? Я могу идти домой? Здесь близко. Я пройдусь пешком.

Савельев закурил. Поглядел на небо. Дождь прекратился. В разрывах туч заиграли солнечные лучи. Создавалось впечатление, что разрушенный и совершенно безлюдный правительственный квартал, накрытый плотным слоем серых облаков с пробивавшемся по краям светом, представлял собой огромный котел. В нем, в темном замкнутом пространстве, варилось что-то неизведанное, фантастическое. Здесь не было живых деревьев, не летали птицы. Здесь как будто поселилась сама смерть.

— Фрейлейн Хойзерман, нам необходимо выполнить некоторые формальности. Вы должны поехать с нами и дать показания о вашей работе с профессором Блашке, — Савельев старался говорить так, чтобы успокоить Хойзерман, которую вновь охватил страх. Она нервно теребила в руках снятую с головы косынку, кусала губы.

— Куда надо ехать? — спросила она.

— Наш штаб располагается в Берлин-Бухе.

— Это очень далеко! — Она повысила голос. — Как я доберусь обратно?

— Вы не должны волноваться. Мой шофер отвезет вас домой.

Перед тем как сесть в машину, Савельев приказал переводчику:

— Ты, Ваня, по дороге говори с ней.

— О чем, товарищ подполковник? — удивился лейтенант.

— О чем угодно. О погоде, о природе. Смотри, чтобы рот не закрывал.

Грабин, увидев вошедшего и улыбавшегося Савельева, встал из-за стола и нетерпеливо спросил:

— Ну, не тяни.

— Нашли, товарищ полковник. Все нашли. И историю болезни, и рентгеновские снимки, и новые, недавно изготовленные мосты. Кети Хойзерман нашли. Я ее доставил к нам. Она обедает.