Иван Васильевич – грозный царь всея Руси - Валерий Евгеньевич Шамбаров

«чаровница», то есть колдунья, в XVI в. звучало в самом прямом смысле. Оно относилось и к составителям ядовитых «зелий». Когда доказательств накопилось достаточно, царь созвал Собор для суда над своими вчерашними советниками. Он состоялся предположительно в декабре 1560 г. [398]. Состав Собора был смешанным, духовным и светским: митрополит, епископы, бояре, придворные. Некоторые историки называют его совместным совещанием Отвященного Собора и Боярской думы.

Такая особенность не случайна. Адашева как окольничего могла судить только Боярская дума. Чтобы предать суду Сильвестра, его требовалось сперва лишить духовного сана. К тому же в компетенции Освященного Собора находились дела о ересях и «чародействе». Присутвовали и какие-то монахи. Вероятно, специалисты по ересям. Курбский называет двоих, Мисаил Сукин и Вассиан Бесный. Но Бесный — не имя, а оскорбительное прозвище, бесноватый. Курбский упоминает их с крайней злобой. Приклеивает им ярлык «прелукавых», который он всегда прилагает к иосифлянам, а Вассиана клеймит «неистовым», других, выступавших вместе с ним, «исполненными лицемерия и всякаго безстыдия» [398]. Очень может быть, что под кличкой «бесного» имеется в виду Вассиан Топорков. Продолжатель дела преподобного Иосифа Волоцкого, уже знакомый царю и пытавшийся обличать «Избранную раду». Курбский к нему выражал обостренную ненависть.

На Соборе прозвучали мнения, что, по закону, нужно вызвать подсудимых лично, чтобы они имели возможность дать показания, ответить обвинителям. Но сразу же зазвучали голоса, что делать этого нельзя. По Курбскому, высказывались возражения, что Сильвестр и Адашев однажды уже «очаровали» царя, подчинив себе, и могут повторить это снова, «ослепить», отвести глаза [398]. Думается, что это карикатурное упрощение. Но Захарьины и другие сторонники государя, конечно же, отдавали себе отчет, насколько могущественные сети сплели в столице оба преступника. В том числе среди бояр и епископов, заседавших на Соборе. Поэтому их присутствие считали слишком опасным.

Но для сообщников Сильвестра и Адашева их показания были еще более опасными! На перекрестном допросе кто-то из них мог запутаться, не сдержать язык за зубами, назвать тех, кого следствие не коснулось. Они охотно поддержали предложение. Не по царскому повелению, как ложно изобразил Карамзин, а по настоянию большинства бояр и архиереев, по общему постановлению Собора (в том числе, законодательной Боярской думы) было принято решение о заочной форме судопроизводства. Так что все было вполне законно, правовые нормы не нарушались [399]. Суд доказал целый ряд преступлений Сильвестра и Адашева — уличил их в ереси, в «чародейском» убийстве Анастасии, в незаконном управлении делами от имени царя и перехвате его власти.

Курбский проговорился, что Сильвестр даже взялся контролировать супружескую жизнь государя, «повелевающе тебе в меру ясти и пити и со царицею жити, не дающе тебе ни в чесом же своей воли а ни вмале, ни в великом, а ни людей своих миловати, ни Царством твоим владети» [398]. Такая вина однозначно заслуживала смерти. Но двоим своим приближенным Иван Васильевич смертный приговор… не утвердил! Он даже сейчас остался выше личной мести. Впоследствии он писал, что за зло, сотворенное ему Сильвестром, намерен судиться с ним не в этом мире, а перед Богом, «в будущем веце хочу суд прияти, елико от него пострадах душевне и телесне» [388]. Пощадил и его сына Анфима, только удалил от «лица нашего», перевел из Москвы в Смоленск. А самого Сильвестра сослал подальше, из Кириллово-Белозерского монастыря в Соловецкий.

О втором советнике Иван Грозный писал: «Сыскав измены собаки Алексея Адашева со всеми его советники, милостивно ему свой гнев учинили; смертные казни не положили» [388]. Казнили только соучастников убийства, «чаровницу и Алексееву согласницу» Марию с сыновьями и «многими другими с нею». Самого Алексея, очевидно, ждало тюремное или монастырское заточение. Но когда гонец с приговором приехал в Дерпт, то выяснилось, что он опоздал на один день. Адашев внезапно «в недуг огненный впаде и умре» [400]. Сразу же заговорили: «Се твой изменник сам себе задал яд смертоносный и умре» [401].

Но царь, очевидно, счел этот факт недоказанным. Он велел похоронить Адашева рядом с могилой отца, в угличском Покровском монастыре, а для самоубийцы христианское погребение исключалось. Впрочем, гораздо более вероятным представляется убийство. Адашев, живший в Дерпте на неопределенном положении, не мог знать, что к нему уже скачет гонец с приговором. Но его сообщники в Москве об этом знали. А среди боярской оппозиции ранг Адашева на самом-то деле был невысоким. Его «вес» обеспечивала только близость к царю. Теперь он стал отработанной фигурой. А знал слишком много. Мог выложить государю. Подобную опасность пресекли. Кстати, Иван Васильевич прекрасно знал, что у осужденных остались сообщники. Поэтому, по приговору Собора, все бояре и высокопоставленные чиновники приводились к присяге не держаться Сильвестра и Адашева как доказанных изменников, подтвердить крестным целованием верность государю [402].

Но с Сильвестром приключилась вообще странная история. Историк Б.Н. Флоря нашел убедительные доказательства, что ни в какую ссылку он не поехал! Продолжал с удобствами жить в Кирилло-Белозерском монастыре. Сюда в 1561–1566 гг. ему присылал книги сын Анфим. Сильвестр отправил из Кириллова монастыря в Соловецкий большой вклад, 219 рублей и 66 книг. Вроде бы собирался туда перебраться. Но настолько «не спешил», что вообще не собрался. В конце 1560-х душеприказчики дали посмертный вклад по нему не в Соловецкий, а в Кириллов монастырь [403]. Царь, Освященный Собор и Боярская дума вынесли приговор, а осужденный его проигнорировал! Объяснение здесь может быть лишь одно. В структурах власти у Сильвестра остались очень влиятельные друзья, которые и позаботились спустить исполнение приговора в «долгий ящик».

Глава 20

Во главе русской дипломатии

Было ли убийство Анастасии только местью ей за отставку Адашева и Сильвестра? Нет. Удар был нацелен против самого Ивана Васильевича. Сломить его морально, причем в сложнейшей ситуации, когда решалась судьба Ливонской войны и всей русской политики. Но сила его воли просто поражает. Он выдержал, не сломался, выпустив из рук все дела. А ведь их стало не в пример больше! Теперь вместо изгнанных советников он сам руководил внешней политикой, военными операциями. Но в решении сложнейших вопросов даже перерыва не обозначилось. А какими усилиями это давалось государю, что творилось у него на душе, знал только Господь…

На похоронах он не мог идти, его вели под руки, но миновало всего 8 дней, и из Москвы стали снаряжать послов к Сигизмунду. Инструкции им составлялись такие, будто русские совершенно не знают о вероломстве короля, его сговоре