Холодные глаза - Ислам Иманалиевич Ханипаев

На фотографиях сёстры с отцом, сёстры отдельно. Была фотография, судя по всему, с мамой. Позже я узнал, что она скончалась от лейкемии через год после рождения младшей дочери – Кумсият. Судя по фотографиям, они были счастливой и дружной семьей.

Одна из фотографий лежала отдельно, не в рамке, да и в целом выглядела новее остальных. На ней были изображены две руки: тоненькая женская ручка – вероятно, ее – лежала на огромной волосатой лапище, и я знал, кому она принадлежит. Этот человек мог в любой момент выйти из тюрьмы по УДО и продолжить вершить самосуд, но над кем? Верит ли он в то, что убил Али заслуженно? Или строит планы мести Муртузу? Кому в действительно он должен был отомстить? Это я и пытался выяснить, изучая вещи жертвы. А что я искал? Зацепку? Доказательство? Фотографию? Записку? Я искал что-то связанное с честью, что-то про «яхь». Даже если это что-то опорочит яхь Карины. А что, если она в самом деле тайно встречалась с Гасаном? Тогда что? Ромео и Джульетта? Кровавая бойня из-за любви? Каковы шансы, что принцесса могла влюбиться в такого парня?

– Я сделаю пару фотографий?

– Вы сказали, что это не попадет никуда.

– Да, это только для меня. Если я вдруг захочу что-то опубликовать, я обязательство свяжусь с вами, покажу и спрошу разрешения. – Мое вранье было убедительным. Она кивала в ответ на каждую мою просьбу.

Я сделал общую фотографию комнаты: шкаф, рояль и кровать, которая выглядела как новая и только что собранная. Спросить, куда делось постельное белье, я не решился.

– Все? – спросила Маликат.

– Да, – ответил я и выглянул в окно.

Оттуда открывался вид на село и горы. Как раз в этот момент из-за облаков выглянуло послеобеденное солнце. Я попытался открыть окно, чтобы сделать фотографию, но оно не поддалось.

– Оно на замках, – объяснила Маликат, указывая на оконную раму, к которой будто вручную были приделаны задвижки.

– От грабителей?

– Хабиб много лет боролся с преступниками. Это на всякий случай, наверное. И от грабителей, и от бандитов. Но у нас тут такого не было, даже в девяностых. Наши жители взяли оружие и не дали войти в село никому.

– Всё.

Мы вышли в коридор и, миновав комнату младшей, прошли в комнату Асият.

Внутри был не то чтобы бардак, но, скорее, общий дизайн предполагал хаос. Я будто оказался в комнате американских студентов: на стенах висели небольшие постеры – музыканты, звезды кино. Я даже еле заметно усмехнулся, увидев несколько постеров фильма «Сумерки» и отдельно Роберта Паттинсона. Полки были забиты журналами, стояли на них и игрушки, которые Асият, видимо, собирала, одна полка была отдана стопке настольных игр. Увидел я и полупрозрачные ленточки, аккуратно запрятанные вглубь шкафа. Затем услышал, как рядом со мной Маликат щелкнула выключателем, и ленточки ожили, а шкаф заиграл переливающимися неоновыми цветами.

– Она была веселой, – сказала Маликат. – Всегда что-то выдумывала. Каждый день меняла мечты. То хотела быть, как Карина, музыкантом, то собиралась танцевать всякие модные танцы, но отец бы ей никогда не разрешил. Так долго думала, что пропустила после школы начало учебного года. Договорились, что поедет в Германию, что-то там с языками. Наш младший брат там живет. Уехал беженцем в конце девяностых.

– Понятно, – ответил я, но скорее автоматически.

Я был увлечен ее фотографиями. Она на фоне Эйфелевой башни, Биг-Бена, в какой-то лодке с азиатами, в Нью-Йорке или каком-то другом американском городе, полном небоскребов. Везде счастливая, везде смеющаяся, везде невероятно красивая. Я стыдливо отвел глаза, вспомнив, как подумал, когда увидел ее мертвой, что женился бы на ней не раздумывая. Предложи мне ее кандидатуру мама, познакомься мы случайно в Махачкале… Злость и одновременно стыд накрыли меня.

– Снова, – сказал я и без разрешения Маликат быстро сел на диван Асият и принялся заранее массировать левую кисть в надежде избежать боли.

Эта болезнь настигла меня через полгода после возвращения домой. Следующие год-полтора я периодически посещал психотерапевта, затем вроде бы постепенно наступило выздоровление. И вот опять. И от чего?

«Одумайся, придурок! – ругал я самого себя, не понимая, как могут лезть в голову такие отвратительные мысли. – Как ты можешь сожалеть о том, что кто-то умер, а не достался тебе? Соберись, псих! Сотни родственников горевали из-за этой потери, а что делаешь ты?»

– Принести воды?

– Нет-нет. Извините. – Я вскочил с дивана и попытался увести наш разговор в другое русло: – А где их бабушка?

– Моя мать?

– Ой, да. Извините! – «Думай головой, придурок!»

– Умерла примерно через год. Ее болезни усугубились на фоне всего этого. Она перестала говорить, точнее, только звала Хабиба – иногда, по ночам. Затем перестала кушать…

– Соболезную, – ответил я, понимая, что в таких случаях у нас принято говорить что-то на аварском или хотя бы пожелать рая на арабском, но я сделал то, что смог.

Я указал на окно:

– А тут нет замков?

– Нет. Видимо, не успел. Всё?

– Фото, и всё, – ответил я и принялся делать фотографии по кругу. На глаза попался настенный светильник в форме сердца, тоже будто неоновый, прямо над кроватью.

«Она была веселой», – вспомнил я и, боясь опять подумать о чем-то неправильном, быстро покинул комнату.

– А это комната Кумсият, – сказала Маликат, не входя внутрь.

Я ждал какого-то комментария, характеризующего девочку, но она сказала:

– Я подожду тут.

Оказавшись внутри, я испытал странные ощущения. С одной стороны, я знал, что уже бывал тут, с другой – я ничего не помнил. Совершенно ничего, кроме того, что Заур сказал, что не даст мне войти, так как тут произошло что-то немыслимое. По крайней мере, ощущение у меня осталось именно такое, но что, черт возьми, немыслимого могло произойти в этой комнате после того, что я увидел до этого? После убитого десятками ножевых ударов отца, после мертвой красавицы, лежавшей на ступеньках, после кровавого побоища, устроенного на кровати в комнате Карины… Он ее изнасиловал? Он разрубил ее на части? Поджег? Что тут произошло? А тут была чистота. Белоснежная кровать, огромный книжный шкаф, полный всяких интересных штуковин и книг. Что-то разложено по цветам,