Полюби дважды - Элизабет Торнтон

Сумасшедшая. Ненормальная. Эти слова отдавались в ее голове тревожным звоном. Он ей не поверит. Он будет думать, что она душевнобольная. И он ошибается, если думает, что время все расставит по своим местам. Время здесь бессильно. Все будет только запутываться. Она думала сейчас не о прошлой ночи, а о том, что все это было ей так знакомо, будто она пережила подобное давно. Она хотела рассказать Лукасу о Родни Стоуне. А еще больше она хотела рассказать ему о своем Голосе. Но сейчас она не ощущала присутствия Голоса, и это было тоже довольно странно.

Лукас смотрел на нее, подбадривая взглядом. Он хотел, чтобы она выговорилась. А она струсила. Ей ни за что не хотелось, чтобы мнение Лукаса о ней изменилось или он стал бы смотреть на нее с отвращением. А может, он прав?

Лукас молча наблюдал, как менялось выражение ее глаз, отражая борьбу эмоций и переживаний, и думал о том, что такое же выражение он видел в глазах у раненого оленя, когда охотники готовились добить его. Но вдруг это выражение в глазах Джессики сменилось сиянием улыбки. Однажды он уже попался на такую улыбку. Теперь он ей не поверит. Он достаточно хорошо знает ее.

— Джесс, в чем дело? — спросил он мягко.

— Ни в чем. Правда ни в чем, — заверила она его, но он ей не поверил.

— Поговори со мной, — попросил он, подсаживаясь к ней поближе.

Он изучающе смотрел на нее, и ей пришлось отвлечь его внимание, иначе он вынудил бы ее рассказать всю правду. А она как раз решила, что лучше бы ему не знать, насколько она ненормальная. Она подняла руки, запрокинула голову и пробежалась пальцами по волосам. Простыня соскользнула с ее груди, как она и хотела. Однако Лукас и глазом не моргнул. Он продолжал смотреть на нее вопрошающим взглядом.

Она улыбнулась, но улыбка получилась неуверенной. Она положила его руку себе на грудь.

— Вот это — настоящее, — сказала она. — Когда ты прикасаешься ко мне, когда ты ласкаешь меня, я забываю обо всем на свете. Люби меня, Лукас. Прямо сейчас.

Несколько мгновений он еще держался. Но потом его пальцы дрогнули, поглаживая нежный бугорок ее груди, и она затрепетала. Он прикоснулся к ней снова. Она в истоме откинулась на подушки. И тут он отдернул руку.

— Потом, — возразил он. — Мы не закончили разговор.

На самом деле он не был так тверд, как хотел казаться. Она видела это по его потемневшим глазам, распознала по хрипоте, которая вдруг возникла в его голосе. Столь долго сдерживаемое самообладание почти покинуло его.

— Я больше не хочу разговаривать. — Она надеялась, что ее улыбка достаточно соблазнительна. — Лукас, я хочу тебя. Я умираю от желания.

Она не стала ждать, пока он ей ответит. Она просунула руки ему под халат и одним движением сбросила его с плеч. При первом же прикосновении ее пальцев все его мышцы напряглись. Он не сказал ни слова, не пошевелился, и это его молчание и неподвижность только сильнее взволновали се. Она совершенно не была знакома с искусством обольщения и боялась, что все делает неправильно.

Древнейший инстинкт подсказал ей дальнейшие действия: она прикоснулась губами к его набухшей плоти. Сдавленный стон наслаждения, вырвавшийся из его груди, прозвучал для нее как сладчайшая музыка. Она приободрилась, толкнула его на подушку и улеглась на нем сверху.

Он являл собой великолепный образец мужчины. Но она уже знала об этом. Сейчас она увидела его как бы с другой стороны. Столько необузданной силы, столько безусловной мужественности, которую он ради нее так жестко сдерживал. Он не воспользовался своей силой во время любовного акта. Вместо этого он полностью подчинился ей, предоставив ей возможность распоряжаться им.

Она дотронулась до его напряженной мужской плоти, но тут же отдернула руку. Он резко приподнялся, а потом, сжимая ее в объятиях, перекатился и оказался сверху. Его взгляд был полон страсти, но где-то в глубине зрачков плясали искорки смеха.

— Дорогая, — сказал он, — есть вещи, которые не может выдержать ни один мужчина. Ожидание убивает меня.

Тут веселые искорки исчезли из его глаз. Осталась только страсть.

Его губы, требовательные, настойчивые, приблизились к ее губам, и она поняла, какой же самонадеянной дурочкой она была, надеясь, что сможет все делать по-своему. Его покорность обернулась неистовством. Поцелуем он требовал подчиниться ему. И она подчинилась, но не потому, что боялась его, а потому, что упивалась его мужественностью. Никогда в жизни она не ощущала себя женщиной. Сейчас ей казалось, что на свете нет ничего чудеснее этого ощущения.

— Я ждал тебя много лет, — прошептал он, — я мечтал о тебе и желал. Я хочу тебя всю, до последней клеточки.

Он не был нежным, да ей и не нужна была сейчас нежность. Они оба вдруг стали нетерпеливыми, необузданными, дикими. В какой-то момент, когда он был слишком грубым, она вскрикнула. Он замер и удивленно взглянул на нее.

— Ну же, — выдохнула она, — ну же!

Ее ногти вонзились в его плечи, заставляя его взять ее всю.

Он тихо засмеялся и опустился на нее. Она вскрикнула, когда он вошел в нее. Он приподнялся на руках, делая проникновение самым глубоким. Они смотрели друг другу в глаза, а потом их взгляды затуманило наслаждение. Потеряв способность мыслить трезво, она рванулась ему навстречу, и это послужило ему сигналом, которого он с таким нетерпением ждал. Он перестал себя контролировать. Пламя страсти охватило их и одновременно привело к желанной кульминации. Позже тишину нарушало только их прерывистое дыхание.

Когда эмоции улеглись, он захотел поговорить. Она же мечтала уснуть. Он долго еще лежал без сна, вспоминая разговор, который произошел у них до того, как они вновь занялись любовью. Она намеревалась что-то сказать ему, что-то, что беспокоило ее, но в последний момент почему-то передумала. Чем дольше он об этом размышлял, тем больше убеждался в том, что она нарочно увела его от темы, которая действительно беспокоила ее.

Но сейчас она спала. Ее дыхание было спокойным и ровным. Он убрал волосы с ее лица и, устроившись поудобнее, обнял ее. Голова Джессики покоилась у него на плече. Он испытывал настоящее умиротворение. Наконец-то она стала его. Возможно, она еще не знает, даже не догадывается, но теперь все в их отношениях будет по-другому.

— Перри, если бы это был не ты, — серьезно глядя на младшего кузена, сказал Лукас, — а кто-нибудь другой, то мы целились бы сейчас друг в друга с двадцати шагов из дуэльных пистолетов. Надеюсь, ты это понимаешь, не так ли?

Перри ослабил шейный платок, словно ему вдруг стало нечем дышать. Лукас стоял спиной к окну, и неяркий солнечный свет мешал Перри разглядеть выражение лица двоюродного брата. Голос Лукаса тоже звучал необычно — он был лишен всякой выразительности, — и все вместе привело к тому, что Перри здорово разволновался. Ему чертовски захотелось выпить.

Взгляд молодого человека пробежал по комнате; это была одна из двух комнат, расположенных на Бонд-стрит над мануфактурной лавкой, которые он снимал. Взгляд Перри остановился на подносе с графинами, стоявшем на боковом столике. Все графины, однако, были пусты.