Стеклянный город - Мария Руднева

– Идите, моя леди. – Кип остановился у ступеней и бережно поставил Меган на ноги.

Ее тут же подхватили с двух сторон Гвендолин и Хью.

– А вы?! – закричала она. – Как же вы?

Кип грустно улыбнулся.

– Мы – часть этого города. Это был хорошая сказка, не правда ли?

Меган часто заморгала.

– Не плачьте, милая Меган. Лучше улыбнитесь. Когда предстоит сражаться с кошмарами, улыбка – лучшая награда, – сказал Кип. – Поспешу я, вон Гласс и Томми уже помогают Лайту и Вуду сражаться против этих поганых птиц. Хочу и сам поучаствовать!

Он деликатно пожал ей руку и побежал на площадь. Там и в самом деле отбивались от птиц фонарщик Лайт и старик Вуд, а в руках у них были бамбуковые палки.

Меган увидела, как двери окрестных домов открывались одна за другой, и все больше горожан стекались на площадь, вооруженные кто чем мог. Птицы налетали на них, драли когтями и клювами, но никто больше не бежал.

Никому не было страшно.

Меган обняла за шею красивую белую лошадь и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Силы возвращались к ней, но постепенно – стоять самостоятельно она все еще не могла. Она смотрела, как Бритт, найдя несколько рычагов, пыталась отыскать правильный.

– Просто пробуй все подряд? – предложила Меган, потому что хотелось хоть как-то быть полезной.

Хоть как-то отблагодарить за свое спасение.

– Думаешь? – вздернула голову Бритт. – Роуз не успел объяснить детали. А если… я все испорчу?

– Мне кажется, что-то испортить здесь сложно. Это же карусель, сделанная гениальным художником, так?

– Да…

– Все гениальное – просто. Это я точно для себя уяснила. Ты же тоже гений, Бритт. – Меган нелегко дались эти слова, и она совершила над собой усилие, чтобы продолжить. – Просто взгляни на мир вокруг его глазами. И ты поймешь.

– Надо сделать так, чтобы Сфинкс открыл глаза… – пробормотала Бритт. – Но Карусель стоит на месте… Значит…

Мир вокруг рушился.

Меган никогда не приходилось наблюдать за разрушением великой иллюзии. Не сказать, чтобы она этого хотела – но от разрушения Марблита не могла оторвать взгляд. Осколки и птичьи перья вились в воздухе, гонимые ветром, и весь лоск и красота разбивались в пыль, обнажая обычный городок, бедный и блеклый, затерянный среди гор.

– Нашла! – крикнула Бритт и потянула за рычаг.

Карусель заурчала.

Бритт кинулась к величественному Сфинксу и обняла его за голову. Сфинкс открыл глаза.

Сфинкс был велик – больше, чем любая другая фигура на карусели. Он поднял могучую голову, расправил крылья, и карусель пришла в движение, начав медленно раскручиваться против часовой стрелки. Послышалась музыка – красивая скрипичная мелодия, и сердце Меган заколотилось от тоски, страха и пережитого ужаса. Ведь это была мелодия, созданная Дроссельфлауэром. Как такой талант мог навлечь столько бед на своих близких?

Белая лошадь под руками Меган зашевелилась, прянула головой, заржала – и Меган не иначе как сказочным чутьем поняла, что должна сделать. С трудом подтянувшись, она перекинула ногу через белый в яблоках круп и села, прижимаясь к длинной шее. Грива у лошади была серебряная, длинная, и Меган взялась руками за нее, надеясь только, что не упадет.

Она огляделась.

Бритт, конечно, уже сидела на спине гордого Сфинкса, и сама в этот момент напоминала древнюю воительницу. Распахнутое пальто трепал ветер, бирюзовые волосы развевались на ветру. Меган мимолетом подумала, что той Бритт – завернутой по самые глаза в шарф тихой художнице в поезде – уже давно нет. Так же, как нет и угрюмой Меган, мечтающей об уединенной прогулке, и нет свободного Хью, идущего куда пожелает душа.

«Мы все потеряли что-то на этой безумной войне…» – пронеслась в голове у Меган строчка из полузабытой песни.

Хью сидел на спине белого медведя, а его Тень кружила рядом, свободная и независимая. В глазах его Меган увидела такую тоску, что поспешила отвести взгляд.

Гвендолин все еще стояла, держась за длинный золотистый шест. Меган удивилась, почему Гвендолин не торопится выбрать себе животное, но, проследив за ее взглядом, все поняла. Рядом с каруселью стоял Дроссельфлауэр.

В опущенных руках он держал чудом спасенную скрипку. Плечи его сгорбились, и сам он был воплощением потерь и одиночества. Пожалуй, из всех них он потерял больше всего. Он потерял мечту – и, несмотря на все, что он сотворил с ней, Меган испытала к нему жалость.

Может быть, он был безумцем – но он был волшебником. Может ли волшебник быть не безумцем?

Или это стокгольмский синдром говорит в ней?

Пока Меган размышляла об этом, карусель сделала еще один оборот. И еще один. С каждым разом она словно ускорялась, казалось, нет-нет, да и взлетит.

Меган не могла понять, чего хочет Гвендолин. И почему медлит.

Дроссельфлауэр стоял на ветру, и его словно не касалось развернувшееся за его спиной сражение, стеклянный ураган, крики птиц. Взгляд его был прикован к карусели.

Гвендолин, не выдержав, вцепилась в шест и, свесившись с карусели, протянула руку:

– Хватайся! – крикнула она. – Ну же!

Дроссельфлауэр не сразу понял, что она обращается к нему. Он моргнул, осознавая, и карусель ушла на новый круг. Гвендолин все так же держалась за шест, яростные порывы ветра норовили опрокинуть ее на землю.

– Дай мне руку! Ну же! Дроссель! – Она потянулась к нему, и он в каком-то мгновенном порыве схватил протянутую руку и дал втянуть себя на карусель.

Гвендолин толкнула его вглубь карусели – там, где по самому центру стояли диванчики, обитые красным бархатом, – и заставила сесть.

– Почему? – пересохшими губами спросил Дроссельфлауэр.

Меган отвернулась.

Она не хотела на него смотреть.

Но ответ Гвендолин услышала ясно:

– Ты – все, что от этого осталось. Я не хочу оставаться в этом одна.

Карусель набирала обороты. Все быстрее и быстрее она кружилась в водовороте битого стекла, и постепенно до Меган больше не доносились посторонние звуки – оставалась только скрипка. Город затихал, как затихали и птицы, исчезающие в закатных лучах, как исчезал звон рассыпанного по булыжной мостовой стекла, и крики людей, и шум сражения… Оставалась только скрипка.

Она утешала, мелодично успокаивала, и, в конце концов, Меган склонило в сон. Она прижалась щекой к теплой шкуре белой лошадки и закрыла глаза, позволяя миру вокруг себя изменяться, трансформироваться, становиться иным, возвращаться к началу…

* * *

Карусель кружилась.

В доме Таласса, засыпанном по самые окна белым пушистым снегом, раздался тихий, едва различимый звон. Никто не услышал его, поскольку никого не было рядом, и улица была пуста. Из застекленного шкафа, одна за другой, падали на пол и разбивались на множество мелких осколков фиалы, и черные тени, освобождаясь из плена, метались по комнате, пока не натыкались на открытое окно.