Ярость Антея - Роман Глушков

Вновь наша команда разражается криками и бранью. Понимая, что орать придется крайне недолго, мы делаем это с такой яростью, что нас, наверное, слышно даже вблизи Обского водопада. Ольга судорожно обнимает Сквайра, а тот накрывает собой Эдика, чтобы оградить мальчика от падающего с небес ужаса. Я неимоверным усилием воли заставляю себя не зажмурить глаза, хотя вид падающей на тебя огромной плиты, пожалуй, лучший способ мгновенно и бесповоротно сойти с ума. Мне уже различимы все порезы и трещинки на потертой стопе монстра, и я пытаюсь заранее свыкнуться с дикой болью, которую вот-вот испытаю. Смерть ожидается быстрой, и это мое последнее утешение в жизни. Но я не сомневаюсь, что успею расслышать хруст собственных костей и хлюпанье выдавленных из живота внутренностей…

Ничего подобного я, однако, не слышу и не чувствую. Но не потому, что смерть настигает меня раньше, чем все мы превращаемся в кровавое месиво. Дело в том, что плита вдруг резко останавливается на расстоянии вытянутой руки от нас. Хотя нет, не останавливается, а сбавляет скорость до черепашьей, продолжая нависать над нами медленно опускающейся крышкой саркофага. Наши крики мечутся под ней, будучи не в состоянии вырваться наружу, где их, впрочем, никто, кроме багорщиков, все равно не услышит. Но почему мы продолжаем орать, когда, по всем приметам, должны уже замолчать навсегда?

Нас опять спасают сбитые наземь памятники, среди которых мы прячемся. Акромегал ступает не на нас, а на три бронзовые фигуры и начинает вдавливать их в хардолит. Но тот достаточно крепок и не позволяет сделать это вот так запросто. Чтобы втоптать десятитонных великанов в площадь, шагоходу нужно наступить на них не раз и не два. Чем он, похоже, заниматься не собирается, поскольку не замечает за пылевой завесой людей. Стопа чудовища лишь слегка вминает памятники в дорожное покрытие, после чего устремляется вверх и вновь опускается на землю где-то впереди. В опасной близости справа и слева от нас громыхают по хардолиту еще две могучие конечности, но мы пока не отошли от пережитого ужаса и потому не обращаем на них внимание. Крики постепенно стихают. Мы смотрим туда, куда ушел акромегал, слушаем его удаляющийся топот, дрожим и не можем поверить, что все обошлось. А Элеонора Леопольдовна так и продолжает лежать, сжавшись в комок и закрыв лицо руками. При этом она – единственная среди нас, не считая Эдика, кто не колотится от избытка адреналина в крови. Странно. Хотя, покинув театральный подвал, женщина дрожала не переставая.

Неужели это то, о чем я думать не хочу, но тем не менее думаю?

Страшная догадка осеняет одновременно меня, Ольгу и Хакимова. Мы бросаемся к Элеоноре, пытаемся перевернуть ее на спину и привести в чувство, но нам это не удается. Тело женщины сковано судорогой, а сама она глядит в небо мутными остекленевшими глазами. Оттенок ее лица почти такой же, как у покрывающей его пыли. Серый. И совершенно безжизненный.

– Разрыв сердца, – констатирует диагноз стучащий зубами Ефремов. Его мертвенно-бледный вид свидетельствует о том, что академик и сам едва не стал жертвой подобной напасти. – Прискорбно.

– Что ж, возможно, Леопольдовне еще повезло, – молвит хмурый Максуд, не зная, куда девать трясущиеся руки. – Легко отделалась, царство ей небесное. Хороший был человек, пусть мы иногда и цапались с ней по пустякам… Капитан?

– Да, ты прав, – лаконично соглашаюсь я, поднимаясь на ноги и, оглядевшись, продолжаю: – Очень жаль, но придется оставить Элеонору Леопольдовну здесь. Пыль оседает, поэтому надо успеть добежать до метро, пока нас не заметили. Скорбеть будем потом. Туков, подбери боеприпасы… За мной!

Пыль и впрямь оседает – в безветренной «Кальдере» она делает это быстро. Но теперь мы не заблудимся, потому что бежим строго вдоль тротуара, который выводит нас прямиком к северному входу на станцию «Площадь Ленина». Прежде чем нырнуть в подземный переход под Красным проспектом, я бросаю прощальный взгляд на Сибирский Колизей, рушащийся под натиском трех исполинских шагоходов. На краю площади и в сквере видимость худо-бедно хорошая, но вокруг самого театра вздымаются вверх новые тучи пыли. Разглядеть его за густой завесой почти невозможно, но один из акромегалов маячит точно над большим залом, а значит, надо полагать, купол и сценическая коробка уже уничтожены. Может, оно и к лучшему, что я не запечатлел в памяти гибель этого грандиозного строения, чьи стены до последнего своего часа давали приют уцелевшим горожанам. А кое для кого из них стали в итоге могильным курганом.

Кое для кого, но не для всех. Остальные, и я в том числе, еще надеемся дожить до того дня, когда наконец увидим солнце. Именно ради этого мы и спускаемся под землю, в царство таинственного и зловещего Сурка, ведь другого пути к спасению у нас теперь нет…

Вход в метрополитен располагается в центре подземного перехода и перекрыт выдвижной решеткой. Замки на ней никто до сей поры так и не взломал. Дежурное освещение на станции не горит, и за стеклянными дверьми царит кромешный мрак – система киберобеспечения на станции явно не функционирует. И черт с ней. Мы можем считать это добрым предзнаменованием, ибо сегодня подобные системы, как правило, стремятся не поддержать в нас жизнь, а отнять ее всеми доступными им способами.

Убрать решетку по-тихому не получается. Выдрать вручную встроенные в нее замки смогли бы, наверное, только багорщики. Приходится прибегнуть к более радикальному средству. Дроссель пристраивает к каждому из двух блокираторов по ручной гранате, отгоняет всех нас подальше, после чего дожидается, когда грохот у театра в очередной раз усилится, вырывает сразу обе гранатные чеки и, зажав уши, отскакивает за ближайший стенной выступ. Лишь бы теперь окружившие площадь молчуны не придали значения взрыву в общей шумовой какофонии.

Сдвоенный взрыв оказывает нам двойную услугу: ломает замки и вышибает стеклянные двери, запертые изнутри на обычные механические запоры. Разблокированная решетка автоматически складывается гармошкой и втягивается в стенную нишу. Путь на станцию открыт. Идти туда у нас отсутствует всякое желание, но задерживаться наверху не хочется подавно. Нет, это не выбор из двух зол, ибо определить, какое из них меньшее, попросту невозможно. Мы выбираем между двумя смертями – гарантированной и отсроченной, – надеясь, что, пока дожидаемся вторую, случится чудо и она не состоится. Вот такой отвратительный расклад. И впрямь, начнешь поневоле завидовать Элеоноре Леопольдовне и прочим «фантомам», которые уже отмучились на этом свете.

Термиксовый пистолет «Данко», о котором упоминала Ольга, к счастью, лежал в кармане у Ефремова, а не у погибшего под завалом Папаши. Стреляющее капсулами-липучками с термиксовой начинкой, это оружие не является боевым. Его единственная цель – установка временных источников света в пещерах и прочих лишенных освещения труднодоступных местах. И первый выстрел из «Данко» мы производим в сводчатый потолок эскалаторного тоннеля.

Заключенный в огнеупорную прозрачную оболочку, прошедший специальную обработку термикс горит ярко и долго, как микроскопическое солнце. Его энергии вполне хватает, чтобы осветить северную часть станции от турникетов до платформы. Так что одного магазина нам будет вполне достаточно, чтобы добраться по тоннелю до расположенной на юге соседней станции – «Октябрьской». А второго магазина – именно такой запас осветительных зарядов у нас имеется, – должно хватить на путь к «Речному вокзалу». Оба расчета, естественно, приблизительные. На практике вполне может выйти так, что нам не удастся израсходовать и четверти всех наших капсул-липучек.