Плач домбры - Ахияр Хасанович Хакимов

и безутешно плакал, ничего не ел, за два дня не сказал ни единого слова. На все расспросы — «да» или «нет». И все же потихонечку начал отходить. Веселый, озорной парень, во всем находил смешное, и коли смеялся, так уж смеялся во весь рот, — теперь все молчит и лишь порой задаст вдруг вопрос, на который Хабрау не знает, как ответить.

— Ты веришь в моего отца, Хабрау-агай? Сможет он удержать на своем плече страну?

— Почему же не верю? Верю, Айсуак, он…

— Подожди-ка, ты же нам говорил, что цари и ханы должны быть людьми образованными. А мой отец даже не знает, что буква «алиф» пишется как палочка.

— Об этом не беспокойся, Айсуак. Когда станем мы государством, то откроем множество медресе. И грамотных людей, таких, как ты, будет намного больше. Они и поведут все государственные дела.

По лицу видно, что ответом Айсуак не удовлетворен. Но он не спорит, думает. Значит, непростые эти вопросы, которые не дают покоя и его учителю, — тревожат юношу. Хоть и молод, но понимает, какая опасность подстерегает страну. Не умом, так сердцем чует. Когда бы не так, разве сомневался в отце, славном, могучем Богаре-бее?

От дум о будущем у Хабрау у самого теснит сердце. Но самая большая тревога сейчас — зачем бей со всем войском ушел к излучине Акхыу? Ради чего? Решил от Хромого Тимура держаться подальше? Должен же он понять, что, коли уж ратники сели на коней, оставили дом и семью, значит, гнев через край льется, хотят скинуть власть Орды, за это готовы в огонь и в воду. И о том приходится помнить, что они на большую ли, на малую ли, но рассчитывают и на добычу. Таков обычай, идет он издревле, и глаза на это не закроешь.

Нет, не в горах бы прятаться Богаре, а скорее захватить берега Яика. Если же ногайские войска перейдут на другой берег — дальнейшее ясно. В Срединной степи ногайских и кыр-кипчакских аулов видимо-невидимо, и в каждом ауле — сотни юрт. Ногайский эмир снова наберет войско и ринется снова на Приуралье. Нужно опередить его!

И каждый миг нужно помнить о Байгильде. Соберет он своих сайканов, еще и соседние кипчакские роды, санкимов и гареев к себе перетянет, тогда он уже станет Богаре не по зубам. И вместо того чтобы схватиться с Ордой, башкирские роды примутся грызть и рвать друг друга. Эх, Богара, Богара! Не видишь ты разве, какая страшная буря идет на страну?..

Нельзя сказать, что Богара не чувствовал приближения бури, он чувствовал, но того именно мгновения, когда случай выскользнул из его рук, бей не заметил. Он опасался, что Хромой Тимур останется в этих местах надолго, и, ожидая набега его войск, свои тысячи держал в кулаке, всегда наготове, сдерживал сотников и тысячников, которые рвались в бой. Надеялся, что Орда будет разгромлена и битые ногаи очнутся не скоро. Однако Хромой Тимур, преследуя разгромленные Тохтамышевы полчища, пошел вниз по Итилю, а заворачивать к югу от Яика, в Срединную степь, чтобы добить ногаев, не стал. Значит, очень скоро ногайский тумен снова поднимется на ноги.

Другая ошибка бея — не позвал табынцев и юрма-тинцев. Сколько бы Юлыш ни втолковывал ему, Богара лишь отмахивался про себя: «Неймется ему, вот победим врага, высоко поднимутся наши слава и Могущество, и никуда тогда табынцы-юрматинцы не денутся, явятся на поклон».

И даже побегу Байгильде из войска бей поначалу не придал значения. «Даже к лучшему, — подумал он, — а то крутился бы здесь, баламутил, нагонял своими кривотолками на воинов смуту и сомнения». А волка-то этого надо было держать на привязи.

Положение стало угрожающим. И нельзя было теперь сидеть да выжидать, гадать, куда повернут события. Поднял дубину — замаха мало, круши! Но слухи, один тревожнее другого, начали стягиваться, как грозовые тучи, и скоро затянули все небо. И самая страшная для бея весть — о гибели Аргына.

Началось брожение и в войске. Решетом мирской рот не закроешь. Молва о том, что Байгильде уводит сайканов к Яику, собирает силы против Богары, дошла до изнывающих от безделья воинов, пошли толки-пересуды, из сотни в сотню, из тысячи в тысячу.

Когда же прискакали гонцы от Таймаса-батыра и принесли весть о том, что Хромой Тимур, можно сказать, нарочно отправил сотни Аргына на смерть и что ногайский эмир вырвался из западни, войска Богары превратились в растревоженный муравейник. То там, то здесь собирались воины в кружок и без стыда и смущения на все корки честили нерасторопного бея. Сотников и тысячников никто и слушать не хотел, только отмахивались от них.

Сам Богара уже три дня не показывался никому на глаза. Возле дверей юрты стоят часовые, и всякого, даже тех, кто приходит по делу, заворачивают обратно. Болен, дескать, бей. Только молодая жена то зайдет, то выйдет.

А бей, хотя не страдал никаким телесным недугом и мысли его не сбивались с верного пути, был болен. Болезнь сидела глубоко внутри, в смятенной душе Богары. Гибель Аргына убила все его желания и помыслы. К тому же неизвестно, жив ли, вернется ли Айсуак.

Троих сыновей вырастил бей, и, если хотя бы одного не сбережет, что же тогда ждет его? Кто будет ему опорой? Вот Зумрат говорит, что кое-кто из тысячников во всем винит его самого. А они? Они-то сами? Кто из них вызвался стать во главе двух тысяч, когда они уходили под руку Хромого Тимура? Где там захотеть, еще радовались исподтишка, что остались в стороне, не пошли в пекло. Разве поймут такие горе отца, потерявшего сына?

Зумрат все время возле него.

— Вставай, отец, такое ли время, чтобы сидеть сложа руки, от горя согнувшись? Такие отовсюду вести — голова кругом идет. Боюсь я. Вконец ведь развалится наше войско, — уговаривает она бея. Страшно ей, что отречется муж от заветной цели.

Точила-точила молодая бике и настояла на своем, бей принял своих тысячников.

Те вошли, расселись, на исходившее паром мясо с лапшой, на чаши с кумысом только взглянули мельком, но ни к чему не прикоснулись.

— Вот пришли, хотим узнать твои мысли, бей, — сказал один.

И тут же другой:

— Скажи, очнулся ли наконец? Или ждешь, когда ногаи раньше тебя очнутся, наберутся сил и опять набросятся на нас?

— Положение мое знаете. Сына я потерял… — сказал Богара и отер выступившие на глазах слезы.

— От судьбы не уйдешь бей-агай… — погладив усы, мягко заговорил широкоплечий горбоносый батыр Юлдыбай из племени тунгауров. —