Удержать престол - Денис Старый

у меня был только один вариант — это Матвей Михайлович Годунов прибыл из Тюмени. Вопрос только почему Ксения не сказала? Хотя можно ли было говорить о родственных чувствах между неблизкими родственниками, объединенными лишь одной фамилией? Где он был, когда убивали Федора Борисовича?

— Матвей Михайлович! Я рад тебя видеть подле себя, — сказал я и мужчина невысокого роста с недобрыми глазами, поклонился, а я обратился уже ко всем. — Я вас не виню, знаю, кто это покушался. А в остальном… побыть с семьей мне нужно, да с дороги отдохнуть. Через седмицу соберу Думу, будет что обговорить.

Бояре, с явным облегчением на лицах, стали раскланиваться и уходить. Оставались только двое — Телятевский и, собственно, Годунов. Оба боярина хотели дождаться выхода всех остальных, и приватно со мной поговорить, оттого было смешно за ними наблюдать, как два мужика жгут друг друга глазами. Вот чуть было не предложил выкинуть на «камень, ножницы, бумага», кому первому со мной поговорить.

— Матвей Михайлович, ты где остановился? — спросил я.

— Так пока на постое встал на постоялом дворе, — чуть обиженно отвечал Годунов.

Ну, да, а где ему еще быть. В Кремле поселить? Рыльцем не вышел. А усадьбы Годуновых уже и не принадлежат им.Нужно вернуть поместья, да выделить из поместий территории в наследственную и неотъемную вотчину. То же самое нужно продумать с иными боярами. Хотя у многих эти самые вотчины имеются. Не хотелось отдавать шуйские вотчины. По праву они могут отойти Скопину-Шуйскому, но пусть головной воевода даст повод официально передать вотчины «тридесятого родства» дяди.

— Забирай усадьбу, что ранее была твоей! Да посети Ксению Борисовну! Опосля придешь и поговорим! — сказал я, решая проблему кому первому со мной говорить.

Еще немного и, я был уверен, начался бы местнический спор. А это мне сейчас совсем не нужно. Тем более, что Телятевский должен был выиграть и тем самым «опустить» Годуновых. А у меня жена из этого почти разгромленного семейства. А так, пусть Матвей пообживется, может, каких, условно «опричненных» вокруг соберет, да не даст иным это сделать.

Разделяй и властвуй! Такой принцип главенствовал в политике Древнего Рима, но мало что фундаментально изменилось с того времени. Вот и я разделяю и собираюсь властвовать. Множественность политических группировок, занимающихся местечковой грызней, позволит мне не только удержать престол, но и укрепить его.

— Государь-император! — низко склонившись в глубоком поклоне, чего ранее за Телятевским я не замечал, князь протянул мне письмо.

— Сам разверни, Андрей Андреевич! — потребовал я.

Не помню, не слышал, чтобы в России кого-то травили вымазанными ядом листами, но Телятевский держал письмо таким образом, что его пальцы оставались на печати, на касаясь самой бумаги. Понимаю, что дую на воду, но, как иначе?

Телятевский подрагивающими руками развернул письмо и вновь протянул его мне.

— Сам зачитай! — сказал я, будучи смущенным неуверенным и даже испуганным поведением князя.

— Великий государь-император, пишет тебе холоп твой Ивашка. Ведаю я, что совершил супротив тебя зло, умышляя недоброе, в том винюсь. Токмо я русский человек и не могу кровь лить соплеменников своих. Оттого молю тя, государь, милости прошу и быть услышанным. Поставил меня Жигимонт польский воеводой над людишками русскими, что ушли к нему на службу. По весне выступать удумал карла поганая на Смоленск, а також обманным изворотом отправить отряд на Брянск, кабы смутить тебя замыслами военными… — читал письмо Телятевский, и я понимал, почему именно у него так подрагивали руки.

Я мог прямо сейчас приказать заковать в кандалы князя, да отвести в пыточную. По факту получалось, что он общался с предателем Воротынским, можно и Телятевского под ту же гребенку причесать. Можно… но не буду.

— Отдай сие письмо Захарию Петровичу Ляпунову — то его дело. Более не якшайся ни с кем из тех, кто в опале и тем паче предатель, иначе же познаешь гнев мой. Кто готов лить русскую кровь — тот враг мне и всей державе, — сказал я и собирался уже уходить. — Что еще?

Я заметил, что жмётся Телятевский и хочет что-то еще сказать.

— Еще, государь, прошу тебя за князя Засекина Александра Федоровича и князя Ромадановского Григория Петровича. Они мужи вельми мудрые… — говорил Телятевский, но был мной перебит.

— Ты, Андрей Андреевич, говори, да не заговаривайся. Ромодановский по краю прошел, мог быть и казненным. Я думал пристроить его замест Матвея Михайловича Годунова в Тюмень. А ты за него просишь… — я задумался.

Одну группировку я разгромил — там Долгоруковы сольные партии играли. Но уже понимал, что на подходе другая, еще не сформированная, но могущая возникнуть. И Ромодановский мог стать главой этой оппозиции. Там и князья Засекины, и Михаил Михайлович Бык Путятин, и другие дворяне. Но теперь, несмотря на недавнишние события в Кремле, я даже ощущал, что трон свой я удержал и в ближайшее время нет деятельной силы, могущей меня смахнуть с игровой доски. Если только не внешние игроки это сделают.

— Слушай проблему, что есть у меня и покоя не дает! — я принял решение, как показалось, «соломоново». — По весне воевать придется люто с ляхами. Но крымцы… А, верное, даже не они, а малые нагаи в большой набег пойдут.

Я почти был уверен в том, что в июне нас решат пощипать народцы, паразитирующие на русских. Будь это нагайцы, крымцы, да хоть и буджакская орда — не важно, но набег должен состояться. Россия все еще видится слабой, от того ее нужно бить — простая логика, присущая далеко не только кочевым народам, промышлявшим людоловством.

Некоторые обрывочные сведения из послезнания, слухи и примитивная, но разведка, позволили мне сделать вывод, что сами крымские татары не пойдут на Россию, но пощиплют польские украины. Но и то, что Гази II Герай собирается в Кабарду для упрочнения крымского влияния в регионе — уже не секрет. Но и русских, то есть нас, нужно отвлечь на южном направлении. Остаются малые ногаи. Как раз они в грубой форме отказали продать по весне коней.

— У тебя, я о том знаю, три сотни своих боевых холопов, у Засекина и иных также люди боевые есть. Давеча прибыл дворянин Жеребцов из Сибири и привел две тысячи стрельцов. Мне бы его послать вновь в Сибирь, там, может и нужнее служилые люди, но раз прибыл, то быть ему на страже. Прибудут еще полторы тысячи