Вивьен Вествуд - Вивьен Вествуд

Малкольму было только 64. «Я художник без портфолио, – любил повторять он, – моя карьера была великолепным актом, который заслуживает, чтобы к нему относились как к искусству». Его предсмертные слова – Бен сидел у его постели и слышал их – были данью уважения Вивьен и ее идеям. Он пробормотал то ли «Свободу Леонарду Пелтиеру», то ли «Кто убил Бемби?» – этот лозунг и название песни Вивьен звучали в его голове в последние минуты.

«В этот печальный-печальный день, – дрожащим голосом произнесла Вивьен на похоронах Малкольма в Лондоне, – я хочу сказать несколько слов о Малкольме…» Но ей это толком не удалось: сначала ее полили грязью, когда она попыталась рассказать о культурном влиянии Малкольма, а потом ее неожиданно прервал «анархист», обвинив в предательстве. «Я его совсем не узнала – это был Берни Роудс, с которым я была знакома еще со времен «World’s End». Он имел право утверждать, что я слишком много говорила о себе и своих идеях. Я страстно желала, пользуясь случаем, объяснить кое-что. «Век потребителя», «никто не хочет думать», «больше нет идей» – вот о чем я говорила. Я не хотела почивать на лаврах панка. Потому что кончилось тем, что его стали использовать как средство заработать. Я хотела сказать: «Я здесь не для того, чтобы хвалить Малкольма за то, что даровал нам панк. Хотя и считаю, что знакомство с Малкольмом было необычайным событием в моей жизни». Это я и хотела сказать». У Вивьен, ее родных и друзей выдался нелегкий день, хотя время от времени звучали шутки и пришло много гостей-звезд. Там были Адам Энт, сидевший вместе с родственниками, Алан Йентоб, Белла Фрейд, Боб Гелдоф, Бой Джордж, Эдвард Тюдор Поул, Джарвис Кокер, Жан Шарль де Кастельбажак, произнесший длинную и цветистую речь, Роб Пиннок и Сьюзи Сью, бывшая участница группы «Banshees». «Он был Дантоном, Робеспьером и самой Французской революцией в одном лице», – произнес памятную фразу Адам Энт, а Гелдоф, как всегда, был более многословным: «Я ирландец и много говорю, но он мог переболтать всех здесь присутствующих. Он был бесконечно занимательным, бесконечно интересным человеком… Знаю, это прозвучит чересчур напыщенно, но, на мой взгляд, без него в ткани культуры образовалась почти осязаемая дыра. Он ушел, и чувствуется, что его нет, и мне грустно это осознавать». После того как кортеж с гробом Малкольма, олицетворявшим их идею – «Жил слишком быстро, умер слишком молодым», – петляя, прошел по Кэмдену до кладбища Хайгейт, Вивьен простилась с ним у могилы. И Джо, и его мать признали, что, как иногда случается после потери близкого человека, с которым были непростые отношения, боль утраты сменилась чувством свободы. Если бы Малкольм не завидовал им обоим, можно было бы подвести итог его личного и исторического влияния, в том числе отчасти и в этой книге. «Он правда что-то во мне сломал, – признается Джо, – и это так и не зажило. Я понял, что ему нельзя доверять». Вивьен, напротив, совсем не сердится, а сожалеет: «Это все очень грустно. Грустно потому, что он был человеком, освещавшим жизнь других людей – и мою в том числе. Вообще-то на похоронах Малкольма я чувствовала себя неплохо. С удовольствием снова встретилась с Анабеллой из «Bow Vow Vow». Мы практически не виделись с тех пор, когда ей было четырнадцать. В тот день пришло много приятных людей. В Малкольме было что-то особенное. Его не стало, думала я, но он был счастлив. Мама сказала, что незадолго до этого видела его по телевизору, он рассказывал о Париже и в первую очередь о том, как купить цыпленка, а потом показывал, как его приготовить, и Дора впервые отметила, что он показался ей приятным».

Вивьен и Малкольм (на заднем плане Бен Вествуд). «В Малкольме было что-то особенное. Его не стало, думала я, но он был счастлив». Вивьен Вествуд

От Вивьен все больше веет безмятежностью всеми любимой бабушки, как бы заявляющей: «Пожилым все можно». Национальному достоянию почти все сходит с рук, чем Вивьен активно пользуется. Не «соблюдая правила игры», выражаясь языком рекламщиков, она все же в итоге выигрывает, и Тайзер с Лорой Маккуэйг из пресс-службы больше не переживают из-за этого. «От нее это ожидаемо и ей позволено, – говорит Тайзер. – Вот только мне бы хотелось, чтобы она иногда хранила подарки – или не отправляла их обратно детям, говоря, что ей ничего не нужно… и не критиковала их рисунки». Друзья и знакомые не раз просили меня как-то объяснить ей, что ее редкие проявления грубости идут вразрез с ее поразительным великодушием и щедростью (она попросит меня сократить эту строчку), будь то широкая финансовая поддержка благих целей или привычка справляться о здоровье заболевших друзей и коллег и посылать им подарки. О ее благородных жестах ходят легенды и в мире моды, ведь она как глава торговой марки порой с невиданной щедростью делает подарки тем, кого считает своими поклонниками, или тем, кому, как, например, Тайзер, понадобились нештопаные колготки, или просто дарит любовь. «Я всегда стараюсь быть открытой и честной во всем, что делаю. Хотя иногда меня удивляет, что обо мне пишут, хотя сама я полагала, что вела себя очень вежливо. Но в основном мне плевать. Я пытаюсь думать так: «Что ж, зато эта статья только что принесла 10 000 фунтов на дождевые леса» – и пожимаю плечами. Чаще всего я просто испытываю благодарность за внимание к проблеме. В этом чувствуется определенный цинизм. Ты думаешь, что была вежливой, а пишут про грубость. Но недавно я заметила, что в основном ко мне относятся по-доброму. И я часто испытываю облегчение, когда вспоминаю, как мило пресса отреагировала на то, что я заявилась без трусиков в Букингемский дворец, и я за это очень благодарна».

Бо Браммелл, который кое-что понимал в славе и моде и отчасти благодаря которому мы с Вивьен и познакомились на выставке в Музее Виктории и Альберта, отмечал, что восхождение к славе или, точнее, к скандальной известности зачастую интригует больше, чем конечный результат. Но не стоит думать, что я или Вивьен пытаемся обойти молчанием последние десятилетия. «День сурка», бесконечно повторяющийся в модной индустрии, конечно, мог бы вогнать Вивьен в тоску, ведь он, на мой взгляд, сводит на нет все достижения, портит впечатление от «конечного результата». Из года в год Дом мод Вивьен Вествуд выпускает две коллекции для марки «Gold Label», две – для «Red Label», две – для «MAN». Кроме того, ее идеи тиражируются во вспомогательных линиях – «Red Carpet», «World’s End» и прочих, не говоря уж об аксессуарах, парфюмерии, ювелирных украшениях и довольно обособленных международных франшизах. И так постоянно. Поэтому неудивительно, что Вивьен так хорошо помнит подробности бурных лет с Малкольмом и что ей менее интересны тонкие различия между коллекциями «Ultra-Feminity» («Ультраженственность», весна/лето 2005) и «World Wide Woman» («Женщина мира», осень/зима 2012). В конце концов, она – жена, провалившая проверку Министерства внутренних дел, потому что немногое вспомнила из их совместной жизни с Андреасом. Возможно, такова природа творческого счастья. Кроме того, возглавлять огромный дом мод – не значит постоянно придумывать что-то новое или каждый сезон менять мир, как это было в конце 80-х и начале 90-х, а, скорее, творить и откликаться на изменения в стиле и бизнесе. Повторяются силуэты, идеи и рисунки, иногда – как визитная карточка Вивьен, иногда – как узнаваемый образ, созданный ею. Нужно играть и в другую игру – добиться признания марки «Vivienne Westwood» во всем мире и, конечно, того, чтобы у нее был свой особенный и узнаваемый голос, чтобы она осталась в памяти и после смерти женщины, которая в настоящий момент руководит домом мод, носящим ее имя. Были времена, когда о Вивьен говорили как о творческом гении, постоянно борющимся за выживание в бизнесе. Но мир изменился, и Вивьен теперь кажется провидицей, когда говорит: «Я всегда знала, что время на моей стороне». Так что сейчас каждый, кого заинтриговала ее история жизни, ее магазины и вещи, воспринимает ее не просто как гарантию хорошо сшитой одежды. Ее одежда – иллюстрация к целой истории. Есть в ней и повествование: женщина и ряд ее идей. Покупая одежду от «Vivienne Westwood», вы приобретаете вещи с историей. Нечто анти– или анте-, как описали мне ее творения на Элксо-стрит, нечто, наполненное духом ее знаний, прочитанных книг и увиденных картин, нечто, проникнутое историей ее жизни, борьбой с консервативным обществом или даже с Малкольмом, нечто, от чего веет тяжелым человеческим трудом. Вивьен удалось так надолго остаться в моде, как не удавалось никому со времен Коко Шанель. Благодаря умелому управлению Карло, а теперь Андреаса, Дом мод Вивьен обрел редкую способность держать курс, расширяясь без ущерба для репутации. Сейчас кажется, будто Вивьен стремится к себе истинной. И нужно обладать невероятной силой личности, чтобы не поддаваться давлению окружающих, постоянно ждущих, что ты выкинешь какой-нибудь фокус. «Когда я отправилась в «Dior», – рассказывает Вивьен о том, как ее звали возглавить этот парижский дом мод, – я думала, что мне стоит вступить в борьбу, потому что я, пожалуй, единственная, кто будет относиться к Диору с должным уважением, необходимым, чтобы продолжить его дело. Я почувствовала огромное облегчение, когда назначили Гальяно, который пришел из Дома моды «Givenchy». Видишь ли, даже над Ивом Сен-Лораном стояли предприниматели, которые следили за тем, что он делает, и то же самое было бы в «Dior». В итоге я осталась со всеми плюсами, которые дает самостоятельное руководство. Я получила что хочу».