Пропавшие девушки Парижа - Пэм Дженофф

Мик припарковал джип и вышел из машины. Элеонора последовала его примеру. Из голенищ ее сапог выбились края юбки, которые она туда заправила. Теперь они находились на территории концлагеря. Мик молча повел ее через арку здания, где размещалось караульное помещение. Тишину нарушал только скрип их сапог на снегу. Элеонора поискала взглядом над входом пресловутый лозунг «Arbeit Macht Frei»[18], но его уже убрали. За воротами взору Элеоноры предстали бесконечные ряды бараков. Она смотрела на них, словно ждала, что из какого-нибудь вот-вот выйдет одна из ее девочек. Где вы?

– Покажите, покажите мне все, – попросила она Мика. Это было лишнее, но она хотела видеть, где погибли ее подопечные.

Мик очертил в воздухе перед ними линию слева направо.

– Вновь прибывавшие узники приходили в лагерь по этой дороге, через вход со стороны казарм СС, от железнодорожной станции. – Элеонора представила, как ее девочек, изнуренных и оцепенелых, гонят по дороге в лагерь. Они наверняка шли с высоко поднятыми головами, не выказывая страха, как их учили.

Мик повел ее вдоль стоявших полукругом бараков и у последнего остановился.

– Это блок для допросов. Здесь их допрашивали, а затем убили, – сухим бесстрастным тоном произнес он. – Сзади – крематорий, куда сносили трупы. – Элеонора просила, чтобы ей показали все, и Мик не щадил ее чувств. Она в ужасе тронула кирпичную кладку.

– Это он? – Элеонора мотнула головой в сторону низкого строения с характерной дымовой трубой.

– Крематорий. Да. Узники называли его «кратчайший путь к бегству».

– Я хочу посмотреть. – Она обошла барак, вблизи разглядывая покореженный обугленный металл, затем опустилась на колени и стала черпать ладонями щебень, пропуская его сквозь пальцы.

– Пойдемте, – наконец сказал Мик, помогая ей подняться с земли. – У нас мало времени. Скоро Криглера повезут на допрос. Никто не должен знать, что я вас впустил.

Они повернули вправо, туда, где часть бараков была огорожена колючей проволокой.

– Здесь мы держим его и других заключенных в ожидании суда.

– Не в блоке для допросов? – спросила Элеонора. Там бы им было самое место.

– Если бы. Тот блок мы сохраняем в качестве вещественного доказательства.

Охранник на входе встретил их встревоженным взглядом.

– Свои, – сказал Мик, показывая ему удостоверение. Охранник отступил в сторону. Мик обратился к Элеоноре: – Не пожалеете?

– Это вы о чем? – Она сложила на груди руки.

– Я давно в этом варюсь, и каждый раз это одно сплошное жестокое разочарование. Порой выясняется, что правда, – мрачно добавил он, – это нечто совершенно противоположное тому, что мы ожидали найти.

И как только правда откроется, рассудила про себя Элеонора, ее уже не спрячешь, как не запихнешь во флакон сбрызнутые духи. Еще не поздно уйти. Но она вспомнила Мари. Та вечно добивалась правды, постоянно спрашивая: куда направят агентов, какие задания будут выполнять? Сама она тоже не успокоится, пока не узнает: почему?

– Я готова.

– Тогда пойдемте. – Элеонора расправила плечи. Пол в бараке был земляной, от каменных стен исходил гнилостный запах. Они пошли по коридору и остановились у одной из запертых дверей.

– Здесь.

Эта дверь отличалась от остальных: для большей надежности она была окантована железом и в середине имела глазок.

Элеонора заглянула в смотровое отверстие. При виде Ганса Криглера (она его сразу узнала) Элеонора отпрянула от двери, хватая ртом воздух. Лицо, которое она множество раз видела в донесениях и на фотографиях, теперь находилось всего в нескольких метрах от нее. Выглядел он так же, как на снимках, может быть, немного более худым и теперь был в тюремной робе цвета хаки. Она слышала, что солдаты союзных войск вымещали свою ненависть на арестованных нацистах, но на Криглере следов побоев и издевательств заметно не было, разве что на щеке рдел розовый шрам. И внешне он был самый обыкновенный обыватель – книготорговец или лавочник, какие во множестве встречались до войны на улицах Парижа и Берлина. Но никак не чудовище, каким она его себе представляла.

– Можете войти. – Мик кивком показал на дверь.

Элеонора медлила, будто ее ноги вдруг приросли к полу. Она смотрела на человека, который, возможно, мог ответить на все ее вопросы. Пожалуй, впервые она засомневалась: а нужна ли ей эта правда? Не проще ли вернуться и сказать родным погибших, что она узнала, где и как умерли девушки? Это она действительно выяснила, и для большинства этого было бы достаточно. Но потом Элеонора представила родителей девушек, вопрошающих с болью в глазах: почему? Она ведь поклялась себе, что установит, как это произошло, по какой причине. Нужно узнать всё.

Криглер размещался в маленькой камере прямоугольной формы, где имелись койка с одеялом и небольшая лампа. В углу стоял кофейник.

– Шикарно живут у вас заключенные.

– Таковы требования Женевской конвенции, Элли. Это офицеры высокого ранга. Мы стараемся соблюдать все установления, чтобы нас не обвинили в ненадлежащем обращении.

– С моими девочками наверняка не очень-то церемонились, – покачала головой Элеонора.

– Входите, – повторил Мик, обеспокоенно глянув через плечо. – У нас мало времени.

Элеонора сделала глубокий вдох и открыла дверь.

– Герр Криглер. – Она обратилась к нему как к гражданскому лицу, считая, что он недостоин офицерского звания. Криглер повернулся к ней. Лицо его оставалось бесстрастным. – Я – Элеонора Тригг.

– Я знаю, кто вы. – Он поднялся из вежливости, словно они были в кафе, собираясь вместе выпить кофе. – Рад, что мы наконец-то познакомились лично. – В его голосе не слышалось страха. Тон у него был фамильярный, почти что сердечный.

– Вам известно, кто я? – опешила Элеонора.

– Конечно. Нам все известно. – От нее не укрылось, что Криглер употребил настоящее время. Он жестом показал на кофейник. – Может быть, кофе? Я попрошу, чтобы принесли вторую чашку.

Я скорее яд проглочу, чем стану пить кофе с вами, хотела сказать Элеонора, но вместо этого просто покачала головой. Криглер отпил из чашки кофе и поморщился.

– Да, у нас в Вене кофе намного вкуснее. На Штефансплац есть маленькое кафе. Мы с дочкой любили там лакомиться шоколадным тортом с кофе.

– Сколько лет вашей дочери?

– Теперь уже одиннадцать. Я не видел ее четыре года. Но вы, насколько я понимаю, пришли поговорить не о детях и кофе. Хотите расспросить меня про ваших девочек?

Словно он ждал ее. И эти приводило Элеонору в смятение.

– Про женщин-агентов, – поправила она его. – Про тех, кто не вернулся домой. Мне известно, что их нет в живых, – добавила она, не желая слышать это из его уст. – Я хочу знать, как они погибли – и как их вычислили.