Житие Одинокова - Дмитрий Калюжный

— Вы, штабные, всё по науке норовите. А война — это искусство. С Гитлером у нас достигнут фактический паритет…

— Какой там паритет!

— А это вы оторвались от событий. Я знаю данные разведки недельной давности. У немцев уже нет сил. Пополнение — из румын и венгров, а эти не вояки.

— Бил я венгров, — засмеялся кто-то, — да, ребята, они…

— Нет, послушайте. Вычерпаны все резервы. У них не осталось ничего, чтобы преодолеть сопротивление наших войск. А мы, с ходу вводя в бой свежие части, уже не просто уравновешиваем силы, а меняем сам ход событий.

— Рокоссовский, небось, придумал.

— А я думаю, кто повыше. Может, и сам Сталин.

— Сталин мог.

— Попомните мои слова: начинается перелом, скоро мы их погоним.

…Курган, который предстояло штурмовать, был хорошо укреплён. Сотни пулемётных гнёзд. Снайперы. Каждый метр земли пристрелян артиллерией. Как действовать? А их батальон-то — необычный. Перед ужином, разложив на столах карты, рядовые бойцы, на деле — штабные аналитики и командиры, обсуждали этот вопрос. Им был придан сапёрный взвод и батарея 45-мм пушек. Батарея может подавить огневые точки врага, но лишь когда они проявят себя, то есть уже во время атаки.

Предлагалось сунуться отсюда или отсюда, рыть лазы и подкопы, передвинуть батарею западнее и ударить оттуда…

Изучая разные предложения, некоторые из бойцов, воевавших в составе батальона давно, незаметно поглядывали на красноармейца Одинокова. Василий то сидел, свесив голову, то начинал прохаживаться по просторной палатке, поглядывая в глаза своим товарищам. Если он отрицательно качал головой, они опять утыкались в карты.

Саша Смирнов предложил сделать чучела и имитировать атаку, пусть противник проявит свои огневые точки, а уж тогда мы… И вот тогда Василий впервые улыбнулся: этот вариант понравился ему, он сулил меньшие потери живой силы, чем все остальные. Позвали комбата. Согласовали со штабом армии. И теперь они делали чучела…

…После получасового шквального артогня — пауза. Каждый из бойцов высунул из окопа чучело, и все дружно заорали «ура». С уцелевших немецких огневых точек открыли бешеный огонь. Артиллеристы засекли точки и открыли ответный, прицельный огонь.

Первыми в атаку пошли танки. Штрафники замешкались: идти опасно, артиллерия продолжает свою работу. С другой стороны, отстать от танков и остаться без их броневой защиты — тоже не сахар. Пошли, потом побежали. Артиллеристы прекратили огонь, чтобы не накрыть своих. Танки в удобных местах притормаживали, стреляли по точкам, а то и давили их гусеницами. И опять — вперёд. Первый танк подорвался на мине, второй, третий — но ещё не все огневые точки немцев подавлены! Подступы к кургану заминированы!

— Передвигаться ползком! — закричал комбат…

Документы эпохи

Из Послания У. Черчилля — И. В. Сталину

30 декабря 1942 года

На тунисском выступе державы оси удерживают своё предмостное укрепление, которое нам почти удалось захватить при первом натиске. Дело выглядит теперь так, что бои здесь будут продолжаться в течение января и февраля. Я надеюсь, что армия генерала Александера овладеет Триполи в начале февраля. Весьма вероятно, что Роммель отступит в направлении тунисского выступа со своими силами, которые достигают приблизительно 70 тысяч германских войск и такого же количества итальянцев. Две трети всех войск состоят из административно-снабженческих частей. Война на африканском побережье обходится противнику очень дорого ввиду тяжёлых потерь, которые он несёт при перевозках и в портах. Мы сделаем всё возможное для скорейшего окончания этой операции…

…На командный пункт армии приехал командующий фронтом генерал Рокоссовский. Спросил командарма Батова:

— Как развивается наступление?

— Войска продвигаются.

— Точнее, пожалуйста. Как продвигаются?

— Ползут.

— Далеко ли доползли?

— До второй горизонтали высоты 1215.

Рокоссовский засмеялся:

— Если войска вынуждены ползти, да ещё до какой-то воображаемой горизонтали, то не лучше ли прекратить наступление?

— Нет, там сильная часть, штрафбат вашего имени.

— Как это, моего имени?

— Они сами себя зовут «бандой Рокоссовского», — пояснил командарм.

— Надо же!.. И они возьмут курган?

— Возьмут.

— Тот, который до них штурмовали шестнадцать раз?

— Предлагаю пари, товарищ командующий фронтом.

— Пока не ознакомлен со всеми обстоятельствами, пари принимать не могу.

— …А кто у вас самый отчаянный? — спросил Рокоссовский.

Беседовали уже с полчаса. До этого командующий фронтом осмотрел взятую ими высоту. Сказал, что взять эдакую крепость — была непростая задача. Когда пришли в лагерь, за руку поздоровался со штрафниками: многих знал лично по совместной работе на фронтах. Повар с помощниками накрывали стол к обеду. Тут-то комфронта и спросил, кто самый отчаянный. Ему указали на Василия.

— Одиноков, — подсказал ему сзади комбат. — В ходе боя за высоту трижды поднимался первым, увлекая за собой всю цепь.

Лицо Рокоссовского просветлело: он узнал бойца в самом начале визита, только имени вспомнить не мог.

— Точно! — засмеялся он. — Василий Одиноков! Ведь это вы принесли нам немецкую карту. Вы были красноармейцем и сидели в присутствии аж четырёх командиров.

— Я, товарищ командующий, болен был, — смутился Василий. — А как поживает товарищ военврач, то есть Галина Васильевна? Извините, если зря спросил…

— Нормально поживает, спасибо. Здесь она, на Донском фронте. Если вас ранят, к ней попадёте, как и в прошлый раз. А вы за что в штрафбате?

Василий коротко рассказал, как «братался» с врагом.

— Понятно, комбатом были… А в каком звании?

— Старший лейтенант.

— Партийный?

— Был. Сейчас исключили. И правильно, наверное. Какой из меня коммунист? Я не соответствую, мне христианская идея ближе.

— Немцы тоже христиане, — с интересом сказал Рокоссовский. — Много ли нам с того радости?

— Надо подумать, Константин Константинович, — ответил Вася. — Каждый-то немец, отдельный, он тоже человек. Их бы надо распропагандировать, что их Гитлер — антихрист. Пусть они к нам переходят.

— Интересная мысль! — и Рокоссовский пригласил к дискуссии остальных: — А вы что думаете, товарищи?

— По опыту знаю, — ответил бывший полковник, — что если обращаться к разуму человека, можно многого добиться.

— А какой же разум в религии? — возразил другой.