Дикая весна - Монс Каллентофт

Распахиваются вращающиеся двери «Макдоналдса», и тень исчезает, растаяв в толпе возле Шлюза.

* * *

Администратор отеля «Тегнерлунден» выдала им ключи.

Малин смотрит на квитанцию, прежде чем спрятать ее в бумажник.

Три тысячи восемьсот крон.

За два одноместных номера на одну ночь.

Проклятье, до чего дорого! Но Свен одобрил ночевку, а более дешевых номеров в Стокгольме в самый разгар сезона конференций и конгрессов не найти.

– Встретимся внизу через полчаса, – говорит Зак.

Малин кивает и направляется к лестнице, в то время как ее напарник нажимает на кнопку лифта.

На часах девять. Стало быть, в половине десятого.

Могут ли они навестить Юсефа Куртзона так поздно? Если он вообще есть по адресу на Страндвеген. Конечно, могут. В такой ситуации нет никаких оснований проявлять уважение к деньгам или возрасту.

Номер крошечный. Кровать. Красное ковровое покрытие на полу, стены в красно-белую полоску, а над кроватью – литография с лесным пейзажем.

Малин ложится, вытягивается во весь рост. Ощущает телефон в кармане джинсов, хочет позвонить Туве, но чувствует, что сил нет. Потом все же берет себя в руки, вынимает мобильный и звонит дочери.

Пять звонков. Затем она слышит голос Туве:

– Привет, мамочка!

– Привет.

– Ты осталась в Стокгольме?

– Да, в каком-то задрипанном отеле возле Тегнерлунден.

– Где это?

– В центре.

– Понятия не имею.

– Мы когда-нибудь съездим сюда вместе. В Стокгольм. Походим по музеям.

– Ага, – отвечает Туве. – Ну что, что-нибудь проясняется с бомбой?

– Даже не знаю, – отвечает Малин. – Сама знаешь, какие странные эти взрослые… С ними могут случаться самые невероятные вещи.

Туве на другом конце бормочет: «Угу». Кажется, набирает воздуху, чтобы что-то сказать.

И тут в мозгу у Малин происходит взрыв.

Монстр, держащий Туве за шею – в тот раз, когда ее похитил убийца… И Малин смотрит в окно на парк, на дерево, стараясь сосредоточиться на дереве; она не знает, как оно называется, может быть, каштан? Все дерево усыпано мелкими белыми цветочками изысканной формы, их тысячи; это как взрыв всего самого прекрасного, что есть в мире.

А может быть, это вишня? Деревья, привезенные сюда из Киото…

– Ты что-то хотела сказать, мама?

– Просто хотела услышать твой голос.

«И показать, что я забочусь о тебе. Хочу успокоить мучающую меня совесть. Но это не так просто сделать, не правда ли?»

– Окей, теперь ты его услышала. Мне надо зубрить дальше.

– Лундсберг… Проклятье! Я забыла написать директору. Обязательно это сделаю, когда вернусь домой.

– Всё в порядке, мама, – отвечает Туве. – Я уже написала ему. От твоего имени.

– Туве, ты же понимаешь, что так делать нельзя!

– Я знала, что ты забудешь.

«Что я должна на это ответить?»

– А когда мы поедем к дяде Стефану? – спрашивает Туве.

– Как только все это закончится.

– Хорошо.

Обе кладут трубку.

«А еще я хотела сказать, как я люблю тебя, Туве, – думает Малин. – И еще я хотела сказать – прости, что я не всегда умею это показать, если тебе когда-либо не хватало моей любви».

Старые белые, пахнущие смолой катера, стоящие на якоре вдоль Страндвеген, кажется, слились с морем – мягко покачиваются на волнах.

Дом, в котором якобы расположена квартира Куртзона, находится в самом центре набережной, и Малин чувствует себя ничтожной букашкой на фоне гигантской арки, за которой расположены двери, ведущие во дворец богача.

Ей вспоминается квартира в Транеберге, где жили когда-то они с Туве. Оттуда открывался немного другой вид.

По набережной движется людской поток, весенний вечер пронизан теплом, и липы на аллее отряхиваются, гордясь своей молодой зеленой порослью.

Куртзон. Фамилия на маленькой латунной табличке рядом с домофоном. Место его проживания не настолько окутано тайной, чтобы не было таблички.

Над домофоном – линза видеокамеры. На другой табличке – фамилия Валленберг. Логотип «EF», здесь же живут Бруссер, Квистен.

Эти люди стоят миллиарды, но чего они стоят на самом деле?

Малин ощущает голод и жажду. Этот вечер буквально создан для того, чтобы выпить пивка, сидя на открытой веранде ресторана. Она нажимает на кнопку домофона, и вскоре в динамике раздается треск, а затем – тишина.

– Думаешь, он там? – спрашивает она Зака, который в течение дня выглядел все более усталым, но сейчас явно взбодрился и готов на все, что может преподнести им этот вечер и эта ночь.

– Увидим, – отвечает он.

Затем в динамике снова слышится треск, и женский голос произносит:

– Да. Куртзон.

Сколько ей лет? Тридцать, не больше.

Зак излагает суть дела, и женщина просит их подождать.

Проходит пять минут.

Десять.

Какая-то интонация в голосе женщины заставляет их терпеливо ждать. Они знают, что она вернется.

– Вы можете подняться. Четвертый этаж.

У женщины деловой тон, и когда чуть позже открываются высокие парные двери, ведущие на четвертый этаж, Малин и Зак изумляются роскоши парадной, где на полу настоящий ковер, а стены облицованы дорогим переливающимся камнем и украшены оригинальными полотнами Леандера Энгстрёма.

В дверях их встречает мужчина в сюртуке дворецкого. На вид ему лет семьдесят, за его спиной – темный холл, в котором пылает камин. В лицо Малин и Заку ударяет волна влажного тепла, и они входят в квартиру, переступая порог, хотя ощущение такое, словно они бросаются прямо в пасть хищника.

Дворецкий просит их раздеться, берет у них куртки и произносит:

– Господин Куртзон сейчас примет вас.

После этого он исчезает, словно поглощенный бесконечным лабиринтом комнат, ответвляющихся от холла. Малин обращает внимание, с каким размахом обставлен дом – старое и новое скомбинировано с большим вкусом.

Они одни в холле. Малин хочется войти в комнаты, но она не решается.

От влажности ей тяжело дышать, по спине течет пот, словно здесь тропический климат, словно здесь обитает кто-то с еще более горячей кровью, чем у человека.

Женщина в белом халате медсестры появляется из темноты какой-то комнаты.

– Сюда, пожалуйста.