Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе - Виктор Давыдов

— Стричься не хочет. Сам набросился на нас, как начал кидать… — врал старший капо и показывал какие-то повреждения.

С трудом я кое-как поднялся, перед носом маячила надзирательская дубинка.

— Почему не сказали, что здесь свои правила — не СИЗО? — плевался я кровью в сторону капо. — Тогда бы без разговора подстригся…

Старший мент посмотрел на меня, хилого и голого, и на капо. Даже без очков было заметно, что капо он не поверил. Меня он не знал, но свой «контингент», кажется, изучил отлично.

— Быстро стричься! — скомандовал он.

Капо усадили меня на табуретку, больно вывернув за спиной руки. Машинкой сбрили волосы на голове и бороду. Парикмахер с силой и удовольствием вдавливал машинку в голову, стараясь, чтобы тупые зубья машинки захватили побольше кожи. В зеркало свою голову я увижу только через несколько дней. Она будет похожа на кочан капусты, побывавший в руках неумелого повара. Той же машинкой обрили почти голые подмышки — из-под них моментально потекла кровь.

Все так же, держа за вывернутые руки, лишь криво напялив на лицо очки, абсолютно голого повели на второй этаж наверх. Там сразу втолкнули в узкую комнату — процедурку.

Перед медсестрой — женщиной в белом халате — на столе уже лежали два полных шприца. Большой на пять кубов и еще один маленький. Укола маленького шприца я не почувствовал, но жидкость из большого обожгла кислотой. Ощущение было примерно таким, как если бы взвесь битого стекла впрыскивали в ягодицу.

Уже в коридоре дали надеть холщовые тюремные кальсоны и рубаху — но не более того. Дали свернутые матрас, одеяло и подушку и повели куда-то далеко по сумрачному коридору. Я шел и чувствовал, как стремительно яд охватывает тело, превращая его в бессильный комок плоти. За поворотом коридора матрас выпал из рук, дальше я тащил его по полу, ухватив за угол, а сам держался за стену, стараясь не упасть.

— Начальник! Нет мест! Даже под нарами занято! — протестовали зэки в камере, но дверь уже закрылась.

— Что вкололи? — спрашивали зэки. — А, галоперидол с аминазином. Коктейль Андропова… Похоже, что они сами уже все попробовали этот «коктейль».

— Теперь держись…

Мест, действительно, не было и под нарами. Я бросил матрас под стол и рухнул. Было холодно, на то, чтобы натянуть одеяло, уже не хватило сил. Я провалился в бред.

Это был странный и тяжелый бред, похожий на сны, однако боль была реальна, и все видения — болезненны. Я то пробирался в темноте какой-то пещеры, сильно раздирая себе локти и колени об острые камни, то зачем-то карабкался по шершавой коре огромного дерева наверх, царапая грудь и живот. Временами казалось, что стою в холодной воде — наверное, голые ноги просто замерзли. Потом оказывалось, что это не вода, а лед — ноги крепко вмерзли, и двинуть ими даже на миллиметр было невозможно. От холода по ногам пошли темно-синие трупного цвета пятна.

Потом они становились горячими, внутри тлели очаги огня. Его не было видно, но под кожей бегали красные плашки, причинявшие сильную боль. Несколько раз я приходил в себя, в бреду казалось, что я в гробу и в крышку молотками заколачивают гвозди.

— Я живой! — хотелось крикнуть. — Не закрывайте!

Очнувшись, я снова слышал этот стук — сокамерники громко стучали костями домино по столу прямо над головой. И снова бред. Я шел по пустыне, раскаленный песок жег ступни. Песок набился в нос и в рот, обжигал слизистые, я задыхался.

Новый бред. Я как бы очнулся. Огляделся из-под стола. Все та же камера — но она была абсолютно пуста. Не было никого, ни одного человека. В том бреду нос был сильно заложен. При каждом вдохе воздух царапал сухое горло. Что-то еще затыкало рот, мешая дышать. Рукой я попытался вытащить непонятный предмет, он не поддавался. «Это язык», — наконец добралось в мозг. Да, это был абсолютно сухой и нечувствительный язык, который я держал пальцами.

— Пить… — просил я. — Пить…

В пустой камере, понятно, никто не откликался. Надо было как-то добраться до водопроводного крана в углу камеры — звук падавших с него капель звонко отзывался эхом в тишине пустого помещения.

Собрав все силы, я выполз из-под стола и пополз дальше. Бетонный пол пачкал белье, но подняться не стоило и пытаться. Дополз до двери — почти половину расстояния, здесь выпал в какой-то другой бред — туда неминуемо тащило, стоило ослабить контроль над разумом.

Вернувшись в себя, двигая руками и ногами по очереди, полз дальше. Я смог добраться до толчка, над которым висел кран, и ухватился руками за высокий мокрый край. Однако подтянуться, подняться было невозможно — мускулы превратились в мягкие веревки, и даже для того, чтобы просто поднять руку, требовались неимоверные усилия. Я сделал несколько попыток, после каждой ударяясь лицом о цементный пол, и потерял сознание.

Топот ног вернул меня в реальность. Оказалось, это был не бред. Вернувшиеся с прогулки сокамерники оттащили меня назад на матрас, принесли кружку с обжигающе-ледяной водой. Снова темнота. Наверное, это было вечером, когда меня подняли и снова отправили в процедурку, где медсестра сделала еще два укола. Ни сопротивляться, ни даже просить о пощаде не было сил.

— Это надо пережить. Это пройдет, просто надо пережить, — повторял я себе те несколько минут, пока мутный туман не окутал сознание.

И снова бред. Из него вывел удар сапогом в бок.

— Вставай! С вещами!

Я сделал попытку подняться, но не смог. Было темное утро, со шконок сокамерники с удивлением смотрели, как капо с матом вытаскивали из-под стола меня и матрас.

Сокамерники больше всего были удивлены, что я пробыл в тюрьме только сутки.

— Оказывается, надо сразу мочить козлов — и тогда шеме тому везут на спец…

В коридоре на пол кинули мешок с одеждой.

— Одевайся, псих!

Стоять я не мог, опустившись на пол, с долгими остановками кое-как начал стягивать тюремное белье, вкривь и вкось натягивая одежду. Кажется, снова отключился — когда очнулся, услышал ругань медсестры, оравшей на капо — им пришлось самим меня одевать (и заодно бить — но тело ничего не чувствовало).

Вниз вместе с появившимся надзирателем — чуть ли не кубарем по лестнице, коридор, опять привратка.

В камере я сидел один, периодически то впадая в забытье, то возвращаясь в тюрьму. «Где я? Самара? Сызрань? Нет, Казань… Сколько я здесь? Какое сегодня число?..» Наверное, прошло много времени, когда меня вывели и посадили — не в воронок, в зеленый микроавтобус-уазик с красным крестом на борту. Надзиратель сел в кабину, в кузове я ехал один на холодной и скользкой боковой скамейке. Дорога была мокрой и снежной, микроавтобус, тормозя, сильно юлил. В конце концов, я свалился на пол и уже не пытался сесть. Оставшийся путь я лежал пластом на металлическом полу, подтянув шапку под голову, чтобы не биться ею о железо.