Анжелика. Тени и свет Парижа - Анн Голон

СКВОЗЬ ночь, сквозь темноту улиц она шла и шла вперед.

Нет, она не бежала. Но шла так быстро, так исступленно, что движение походило на бег, вернее — на бегство.

Отодвинув Флипо в сторону, Анжелика, не раздумывая, бросилась на улицу. Она хотела убежать от воспоминаний. От всех воспоминаний.

До сих пор она старалась стереть именно воспоминания. Сильнее всего на свете она боялась до конца осознать глубину своей потери и меру чудовищной несправедливости, вызвавшей эту потерю. В чем же тогда ей черпать мужество, чтобы продолжать свой труд, такой ничтожный и такой жалкий в сравнении со всеми стоящими перед ней препятствиями, труд, который должен вытащить ее из пропасти?

Но прошлое само пришло к ней в самом отвратительном и бессмысленном образе, который в ее сознании прочно переплетался с внезапной потерей счастья.

Пока она шла, перед ее глазами всплывала далекая сцена, и она вновь слышала голоса двух молодых конюших, которые обменивались тихими фразами, сворачивая попоны кардинальских мулов.

Это случилось в Сен-Жан-де-Люзе, в те два или три дня, когда графиня де Пейрак, бесчувственная ко всему окружающему, скиталась по городку в надежде встретить Жоффрея и Куасси-Ба.

Проходя мимо двух молодых людей, занятых работой, она и услышала это странное имя — Флегетан…

Остановившись, Анжелика прислушалась к обрывкам фраз.

— А правду говорят, будто он счетовод у Фуке?

— Никто не воспринимает всерьез каких-то там счетоводов, а ведь в их руках сосредоточена огромная власть…

— Это именно он устроил ту самую оргию содомитов и святотатцев в Страстную пятницу прошлого года…

— В Руасси, у Антуанетты де Месм.

— А вы там были?

— Да. И да, и нет. Месье де Месм[104]убеждал меня, что, как истинный дворянин, я получаю таким образом возможность доказать свое свободомыслие. Однако когда он ушел и я увидел аббата, направлявшегося в свою комнату, то присоединился к нему. Мы решили бежать в Париж. Но в пути нас догнали: Луи-Виктор послал за мной своего камердинера, чтобы я устыдился страха перед Адом. Зато выяснилось, что камердинер тоже боится, как и мы. И вот втроем мы нашли место в экипаже, который понесся к Парижу, чтобы успеть в столицу до вечернего колокольного звона, который, как говорят, доносится до самого Рима. На следующий день я был на Темной утрене[105], но никто меня не видел, и я полагаю, что это все тоже были козни дьявола… Тот случай в Руасси будет преследовать меня до самого Судного дня…

Анжелика шла в ночи.

Картина из прошлого по-прежнему стояла перед ее мысленным взором. Она видела залитый солнцем двор, двух дворян, движениями рачительных домохозяек складывающих попоны, золотое шитье которых сияло, а колокольцы звенели. Она слышала беседу этих придворных о кощунственном действе.

* * *

Наконец, усталость овладела ею. И когда занялся рассвет, Анжелика поняла, что находится рядом с собором Парижской Богоматери.

По какому мосту она попала на остров Сите? Неважно. Пытаясь скрыться от дневного света, Анжелика почти наткнулась на колонны портала и, подняв глаза, увидела, как над ней, подобно утесу, вздымается фасад и колокольни собора Парижской Богоматери. Робкие лучи солнца бросали неясные блики на рельефные скульптуры, нависающих горгулий и каменные резные цветы.

Она представила себя на паперти собора Парижской Богоматери: крошечная фигурка, окруженная такими же фигурами других людей, озябших и сосредоточенных, которые, еще не до конца освободившись от власти сна, поспешили прийти к заутрене. Анжелика слышала стук небольшой двери, открывающейся и закрывающейся за прихожанами.

Ее пошатывало от усталости.

Руки ее ласково ощупывали металлическую вязь двери — дивного художественного творения, о котором говорили, что его выполнил сам Сатана, получив взамен душу мастера.

В тот день солнце решило потеснить тучи. Тонкие лучи, осветив паперть, заставили Анжелику зажмуриться, и тогда она вошла под своды собора, чтобы укрыться в полумраке. По правую сторону от входа она нащупала кропильницу[106]. Одна из огромных раковин, что встречаются в тропических морях, поражая совершенством формы и блеском перламутра, и составляют славу храмов, которые смогли купить их, чтобы те служили сосудом для омовения святой водой рук верующих, вступающих в церковь.

Пальцы Анжелики ощутили свежесть воды, и она широко перекрестилась, старательно исполняя ритуал входа в святой храм. Устремленные в бесконечность своды собора Парижской Богоматери терялись во мраке.

Эхо вторило тихому шелесту молитв, пению псалмов, которое то затихало, то усиливалось; тут и там в ожидании богослужения танцевали огоньки. В главном алтаре и в боковых нефах причетники зажигали восковые свечи.

Анжелика повернула направо и оказалась перед открытой решеткой, за которой находилось небольшое помещение с каменной скамьей вдоль стены. Она из последних сил вошла внутрь. Уже очень давно она не совершала столь длительных прогулок по Парижу. Напряжение, близкое к страху, придавало Анжелике сил, и вот, поглощенная воспоминаниями о Сен-Жан-де-Люзе, она даже не заметила, по скольким улицам прошла в нервном исступлении, которое теперь покинуло ее, уступив место слабости.

Ее изящные туфельки были в плачевном состоянии. На ходу она их не раз теряла, то одну, то другую, и обращала на это внимание лишь потому, что начинали болеть ноги.

От чулок почти ничего не осталось.

Анжелика сидела, постепенно восстанавливая дыхание и силы.

Теперь она знала, куда бессознательно толкала ее паника: к Дворцу правосудия. Его здание возвышалось совсем неподалеку, на другом конце Бочарной улицы, которая разделяла остров Сите на две части. С одной стороны — собор Парижской Богоматери, с другой — бывший королевский дворец, ставший вотчиной парламента и судебных властей.

Она знала… На этом острове она чувствовала себя, как дома.