Любовь, опрокинувшая троны - Александр Прозоров

– Что-то есть… – неуверенно согласился Авраамий.

– Так поспешим туда! – Митрополит быстро прошел мимо дворца, остановился возле крепостной стены, тут же обернулся, направился к приречным воротам, в сопровождении заинтригованной толпы пробежал вдоль стены, остановился на углу. – Что за дым? Авраамий, ты видишь дымок под бузиной?

– Э-э-э… Да… – не рискнул противоречить архимандрит.

– Эй, чада! – окликнул митрополит пятерых ковыряющихся во рву рабочих. – Ступайте к бузине и копните под ней землю. Что там есть?

Смерды поднялись к указанному месту, взялись за лопаты…

– Ой, тут что-то прикопано! О боги, да это же гроб!

Толпа угличан, что следила из отдаления, кинулась вперед, отпихнула несчастных работяг, раскидала землю, извлекла продолговатый ящик, вынесла к реке, на свет. Под нажимом десятков ножей в сторону отлетела крышка – и люди громко ахнули в немом изумлении:

– Царевич! Это царевич Дмитрий! Нетленный! Это чудо! А как благоухает, други, вы только понюхайте! Ако цветок! Чудо! Чудо! Царевич! Святой, святой! – Люди вокруг упали на колени, крестясь и вознося небесам искреннюю молитву.

Митрополит Ростовский святитель Филарет тоже перекрестился и тихо, с горечью признал:

– Я буду гореть в аду…

12 августа 1606 года

Ростов, двор митрополита

В темном, ночном Успенском соборе оставшийся уже в полном одиночестве святитель продолжал стоять на коленях перед большим позолоченным распятием и молить Господа о прощении, широко крестясь и склоняясь в низких поклонах.

Послышался тихий шорох. Рядом с мужем опустилась на колени инокиня Марфа, осенила себя крестным знамением, поклонилась и тихо сказала:

– Бог простит, он милостив, а раскаяние твое искренне. Ты ничего не хочешь мне рассказать, мой любимый?

– Против тебя я не грешил, матушка, – покачал головой митрополит.

– Тогда против кого?

– Я молюсь за спасение души раба Божьего Василия, матушка, ибо он потерял рассудок. Покуда я был в Москве, при ребенке, мною найденном, по десять-пятнадцать увечных в день исцелялось. Слепые прозревали, парализованные вставали, хромые начинали ходить. Сие уже не есть забота о покое на православной земле. Сие есть глумление над верой отцов наших и святотатство в храме святом. Патриарх же Гермоген святотатству сему потакает, и иерархи прочие тоже. От того страшно мне, матушка, и бежал я сюда, от участия в бесовстве антихристовом спасаясь. У меня недобрые предчувствия, матушка. Такого греха и великого глумления Господь, покровитель наш небесный, всем нам не простит.

– Ты меня называешь матушкой, потому что я мать твоих детей, или ты совсем уже записал меня в монашки? – поинтересовалась инокиня Марфа.

– Душа у меня болит, Ксюшенька, – ответил митрополит. – Неладное я что-то натворил. Ох, неладное…

– Пойдем в постель, мой любый, – поднялась женщина. – Утро вечера мудренее.

* * *

Стараниями царя Василия Ивановича и его помощника патриарха Гермогена Русская земля обрела нового святого. Однако она все равно не захотела принимать князя Шуйского в свои правители – и восстала, полыхнув от края и до края. Именем государя Дмитрия Ивановича крестьянские, казачьи и боярские полки уже к сентябрю обложили Москву, желая низвергнуть изменника. И все, что князь Василий Шуйский смог сказать приехавшей по его приглашению невесте, так это:

– Нужно еще немного подождать, моя любимая. Трудно играть свадьбу, когда под стенами стреляют пушки.

Сам государь, во имя которого шла война, в это самое время еще только пытался встать на ноги, находясь за высокими стенами Сандомирского замка. Юный Бернард Мнишек нанял для него самых лучших лекарей, но страшная рана на спине зарастала медленно, перелом ноги тоже требовал времени. Все, чем мог сейчас помочь своим сторонникам законный царь Дмитрий Иванович, так это письмами, начертанными красивым почерком диакона Григория Отрепьева. Государь напоминал подданным, что он жив и что скоро вернется домой.

Впрочем, особой помощи восставшей против изменника державе и не требовалось. По общему мнению, уже к Рождеству народное ополчение должно было войти в Кремль и посадить предателя Василия Шуйского в прорубь…

Однако в начале декабря случилось страшное. Предатели потянулись к предателям, подлость к подлости, звон золота заглушил веления совести… И боярский сын Прокопий Ляпунов, верный соратник царя Дмитрия Ивановича еще со времен Путивля, польстившись на титул думного боярина – в самый разгар битвы за Москву внезапно ударил своими полками в спины сотоварищам. С ним заодно оказались боярские дети Сумбулов и Пашков.

После учиненной ими резни русская армия откатилась от столицы и заперлась в Туле, обложенная московскими стрельцами, полками рязанских предателей и пришедшими аж из-под Смоленска боярами, поддержавшими севшего на трон заговорщика ради его невесты, каковая многим из них являлась родственницей…

В далекий Сандомир, лежащий в тысяче верст от Москвы, вести о катастрофе дошли только в начале марта. Государь всея Руси в тот же день сел на коня и вместе с верным писарем помчался на родину, в мае месяце въехав в Стародуб. Въехав как есть: сам собой, с единственным слугой. И, видимо, поэтому оставшись почти незамеченным. Никто не ответил на разосланные царем призывы записываться в ополчение, собирать снаряжение и припасы. Но в сем не было ничего удивительного: все честные люди, способные носить оружие, уже сражались против изменника возле Тулы…

Лишь в июне месяце к Дмитрию Ивановичу наконец-то вернулся атаман Корела, два года назад ушедший домой на Дон, затем привел еще три сотни казаков атаман Заруцкий, в августе пришел гетман Меховецкий, следом хорунжий Будзило с двумя сотнями гусар – и царская армия наконец-то стала обретать реальную силу.

В сентябре законный государь наконец-то смог выступить в поход на изменников, начав наступление на Брянск. Брянск встретил его колокольным звоном, крестным ходом и распахнутыми воротами. К нему примкнули Козельск, Почеп, Орел, Карачев. Однако спасти Тулу Дмитрий не успел – десятого октября она сдалась изменникам…

6 ноября 1607 года

Москва, Кремль

Княжну Марию Буйносову пригласили в Кремль через царского холопа, попросившего ее явиться к полудню и подняться на крыльцо Грановитой палаты. Девушка удивилась, но капризу государя подчинилась, придя в указанное время вместе с двумя девками, одетая в парчовый опашень, подбитый теплым мехом росомахи, в горностаевые рукавицы и соболью шапку. Царские слуги почтительно встретили гостью у Боровицких ворот, проводили через двор. Придерживая под локти, помогли взойти по ступеням и встать впереди знатнейших князей: Мстиславского, Шереметева, Голицына, Мезецкого, облаченных в дорогие парадные шубы и опирающихся на высокие посохи.

Княжна открыла было рот, дабы узнать, зачем ее позвали, но тут вдруг в Кремле, а следом и во всем городе зазвонили колокола, заглушая всякие попытки разговоров, с крепостных башен ударили пушечные залпы, послышались крики, литавры, барабаны…