Человек из Красной книги - Григорий Ряжский

Они снимали ей повязку вместе, бабушка и дедушка. За исключением небольшого светового пятна, выловленного левым глазом Авроры Царёвой, никакого другого света не обнаружилось. Всё остальное было либо мутно-серым, либо беспросветно чёрным. Но, как ни странно, девочка отчасти к этому была готова. Все те месяцы, пока Цинки готовили её к удалению наглазных бинтов, Адольф Иванович занимался с внучкой рисованием и лепкой из пластилина. За это время он изучил массу тематической литературы и пособий для работы со слепыми и слабовидящими детьми, консультировался со специалистами, посещал специальные отделения и школы для обучения детей, утративших зрение, он вникал в особенности детской психологии, вычислял правильных детских психологов и выслушивал их, после чего сопоставлял их слова с советами других и делал собственные выводы. И всё для того, чтобы максимально скомпенсировать потерю зрения своему единственному ребёнку, дав Аврошке шанс продолжить воспринимать пространство и предметы как часть живого и чувственного мира.

К моменту погружения в темноту без повязки она уже многому научилась. Рисунки из плоского пластилина, процарапывание по картону, классическое рисование с использованием лишь ярких линий и пятен, работа с восковыми мелками и даже бисероплетение, занимавшее время юной художницы ещё в большей степени, чем рисование и лепка. Развитие осязания и ощущение цветовой температуры – именно на них делал упор Адольф Цинк, неустанно занимаясь с Авророй и достигнув в этом немалого успеха.

– Смотри, – говорил он внучке, – твои пальцы, самые чувствительные их кончики, они как будто скользят по рельефу твоей работы, они словно улавливают тончайшие, едва ощутимые нюансы и переходы фактуры одной поверхности в другую, линии – в пятно, провала – в очередной подъём, низменности – в возвышенность, грубоватого – в более нежное и гладкое. И никто на свете, кроме тебя, не может подобного чувства испытать, только ты, только твои живые пальцы с их внутренним зрением, и только твоё художническое воображение.

Она старалась, очень. Ей, юной художнице Авроре Царёвой, хотелось догнать эти линии, эти бесчисленные изгибы и повороты, эти краски и цвета, что убегали от неё, растворяясь вне границ небольшого, слабо видимого светового пятна и больше не улавливаясь ни оставшейся чернотой, ни привычной мутноватой дымкой.

Она боролась, как умела – так, как об этом просил её дед. Бабушка в этом смысле мало чем могла помочь. Бабушка больше заботилась о порядке в доме, о еде, чистоте и о том, чтобы все Цинки были любимы друг другом и обихожены ею не хуже остальных добрых людей, зрячих и незрячих.

Когда пришёл срок, Цинк отвёл внучку в специальную девятилетнюю школу для слепых и слабовидящих детей. Там её учили писать и читать, используя азбуку Бройля, ориентироваться в пространстве вне знакомых границ, а также выживать в ситуации самой непредвиденной.

К моменту окончания его внучкой школы Адольф Иванович Цинк, уйдя из «Иллюзиона», уже не первый год руководил изостудией для слабовидящих художников при Всесоюзном обществе слепых. Детей на занятия к нему привозили со всех концов Москвы, и к каждому ребёнку он старался найти подход, добавляя света черноте и мутному туману в их незрячих глазах.

Одной из лучших студиек была Аврора Цинк. Этот псевдоним она взяла сразу, как начала активно выставляться.

В 1991-м, вскоре после того, как Россия стала страной, слепая художница Аврора Цинк получила первую премию на проходившем в Женеве интерхудожественном конкурсе «Specart World», заработав 25 тысяч долларов. Сюжет картины, выполненной в смешанной технике, был несложен, но именно тем и поразил воображение членов международного жюри: космонавт в скафандре высыпает золу из урны в ямку, вырытую на поверхности неизвестной планеты. И название: «Лунное погребение неизвестного».

В этом же году 24-летняя Аврора и 68-летний Цинк прилетели в Крым, в Евпаторию. Там они наняли вертолёт, в Центре дальней космической связи, заплатив украинским военным запрошенную сумму, и, пролетая над Медведь-горой, высыпали содержимое урны, которую незадолго до этого Адольф Иванович извлёк из ниши колумбария Донского монастыря. Прах Евгении Адольфовны Цинк парил над небольшой поляной, усыпанной белыми цветами с мохнатыми звёздочками, и медленно опускался на неё, впитываясь в земной грунт, чтобы уже с его поверхности всматриваться в небесные дали, о встрече с которыми так истово мечтал Павел Сергеевич.

Они умерли почти одновременно, Адольф и Настасья Цинк, уйдя в один год. К моменту смерти ему было 84, ей – чуть больше. Прах умерших бабушки и дедушки Аврора поместила в семейную нишу колумбария, пустовавшую после изъятия оттуда урны матери. К моменту захоронения зрение Авроры Павловны Царёвой-Цинк было восстановлено если не стопроцентно, то, по крайней мере, около того. После операции по пересадке донорской роговой оболочки, проведённой в одной из немецких клиник, глаза её вновь обрели способность не только видеть, но и различать тончайшие оттенки цветов и красок, существовавших прежде лишь в придуманных ею образах. Там же, в Германии она издала прозаический сборник своей матери, назвав его «Человек с планеты эдельвейсов», куда вошли два эссе, четыре рассказа, повесть и сказка. Книга разошлась немалым тиражом, после чего была издана на родине автора.

В том же году, вскоре после своего сорокалетия, Аврора Павловна вышла замуж за известного литературного критика из Кёльна и сразу после свадьбы переехала на постоянное место жительства в Германию. Из вещей взяла с собой немного: палисандровый столик, принадлежавший когда-то её прадеду Ивану Карловичу, часовых дел мастеру, дедушкины очки в круглой металлической оправе, свой детский портрет, где она изображена с повязкой на глазах, сделанный когда-то дедом Адольфом Ивановичем, и виниловые пластинки своего отца Павла Сергеевича Царёва.

В Кёльне Аврора Павловна открыла и возглавила изостудию для слабовидящих детей, присвоив ей имя «Студия Авроры Цинк».

Через год у них с мужем родился мальчик. Она долго думала, как назвать своего первенца, учитывая наличие мощной альтернативы, но в итоге всё же назвала Адольфом. Мальчик был беленький и бодрый, будто только сошёл с живописной миниатюры начала XIX века, выполненной в стиле немецкого романтизма. Ребёнок улыбался и тыкал пальчиком в небо, выискивая там нечто такое, о чём пока имел самое смутное представление. Возможно, маленький Адик уже пытался рассмотреть в этом небе летательный аппарат, который он, когда вырастет большим, непременно наймёт, чтобы с высоты его полёта посеять пепел своего деда Павла Сергеевича Царёва на ту волшебную поляну, где растут звёздчатые эдельвейсы. Этот пепел вернёт ему законная власть той удивительной, самой необъятной страны на свете, чей кремлёвский погост когда-нибудь канет в Лету, а опустевшие ниши в краснокирпичной стене будут замурованы наглухо и уже навсегда…

Конец