Репетитор - Питер Абрахамс

— Это ужасно. Но мы можем надеяться… Джанет ведь такая сильная женщина.

— За сколько человек замерзает от холода?

— По-разному бывает.

— А что, если она ударилась головой об дерево?

— Не знаю.

— Как ты думаешь, они ночью ищут?

— Не думаю.

Руби села:

— Мама, что происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Сначала Зиппи, потом Джанет.

Мама приблизилась к ней и потрогала лоб. Рука у нее была холодной, даже очень холодной.

— Мне кажется, ты немного горячая. Пойдем-ка вниз. Сегодня у нас ужин из «Голубого дракона», но если хочешь, я разогрею тебе куриный бульон.

— Я не голодна.

— Я тебе что-нибудь принесу.

— Я ничего не хочу.

Мама наклонилась, поцеловала ее в лоб и вышла из комнаты. Руби уставилась на экран. Там снова показывали пикап, но шел тот же самый репортаж, отснятый еще днем. Сейчас уже была ночь. В горах было холодно, там был настоящий мороз. Однажды, когда она гостила у дяди Тома и тети Деборы в горах, она вышла на улицу ночью, чтобы узнать, что такое настоящий мороз. Руби выключила телевизор.

Вошел папа:

— Слушай, у тебя здесь совсем темно.

Он включил свет.

— Говорят, ты неважно себя чувствуешь?

Он сел на кровать, поставил поднос на столик: куриный бульон, апельсиновый сок, белый рис со сливовым соусом.

— Что происходит, папа?

— Что ты имеешь в виду?

— Зиппи. Джанет.

Папа пожал плечами:

— Неприятности иногда случаются. Но потерявшиеся собаки всегда находятся, а Джанет — тертый калач.

— Зиппи не вернется.

— Никто этого не знает.

Руби знала, знала почти на все сто, но если бы она рассказала о том, что случилось на пруду, у нее были бы большие неприятности.

— А что, если они не успеют найти Джанет вовремя?

Папа вздохнул и погладил ее по голове:

— Давай не будем переживать об этом раньше времени. Волнениями делу не поможешь.

Он потрогал ее лоб. Его рука тоже была холодной, но не такой холодной, как у мамы.

— Нормально себя чувствуешь?

— Угу.

— Съешь что-нибудь. А потом ложись-ка спать. Утром будешь как новенькая.

— Спасибо, пап.

Он просто замечательный папа. Она почувствовала бы себя гораздо лучше просто от звука его голоса, если бы он не сказал: как новенькая. Эта фраза сразу же напомнила ему Унку Дета.

Fuck you, good as new, all we do, then it's through.

Эта была, пожалуй, лучшая группа, которую она слышала. Может быть, это потому, что смысл этих строк ее очень пугал.

Папа поцеловал ее в лоб, так же как мама, и направился к двери.

— Пап, как дела на бирже?

Папа обернулся:

— Там все хорошо. Дела идут как надо. Постарайся поменьше переживать.

Он вышел из комнаты.

Руби села. Сидеть было нелегко. Она вдруг почувствовала невыносимую тяжесть во всем теле. Она попробовала суп. Поднятие ложки стоило ей огромных усилий. Рис вообще отметался, несмотря на ее любовь к сливовому соусу. Когда заболеваешь, самое ужасное состоит в том, что воображение начинает играть с тобой злые шутки. Взять, например, сливовый соус: он жутко поблескивал, лежа на рисе, как будто бы затевал что-то дурное против риса, например собирался его удушить. С этой мыслью она заставила себя встать с постели, пока ей не начало мерещится еще что-нибудь похуже.

Руби вышла в коридор. Теперь она ощущала легкость во всем теле. Казалось, она была легкая, как пушинка, и очень высокая, поэтому каждый шаг таил в себе опасность. С первого этажа донесся голос Джулиана.

— Колумбия? — говорил он. — Вполне возможно. Но если вы хотите знать мое мнение…

— Конечно, — сказал папа.

— Мне кажется, ему больше понравился Нью-Йоркский университет.

— Правда? — спросила мама, выражая явную заинтересованность.

— По-моему, это весьма удачный выбор, — сказал Джулиан.

Его голос слышался все тише и тише по мере того, как Руби спускалась вниз. В конце концов до нее доносились только обрывки этого разговора: Нью-Йоркский университет, Колумбия, тесты SAT, средний балл, общественная работа. Она открыла дверь в комнату Брэндона.

Он сидел за столом. Перед ним лежал открытый учебник, а в руках был желтый маркер. Что-то новенькое: брат делает уроки. Запах в комнате был слабее обычного, хотя, может быть, она просто не чувствовала его из-за заложенного носа. Она вошла в комнату и закрыла дверь. Он повернулся, услышав шаги:

— А стучаться тебя не учили?

Она хотела сказать какую-нибудь гадость в ответ, но у нее совсем не было сил ругаться.

— Нам нужно поговорить.

— О чем?

— Творится что-то странное.

— Например?

Он притопывал ногой.

— Взять, например, твою куртку.

Он с опаской посмотрел на дверь:

— А что ты знаешь о моей куртке?

— Много чего.

— Дэви проболтался? Или Триш?

— О чем?

Он отложил в сторону маркер:

— Так что ты знаешь о моей куртке?

— Это самое центральное звено в деле.

— В каком таком деле?

— Или в делах. Помнишь, ты пришел домой без куртки и очень удивился, когда увидел ее на вешалке?

— Мы снова к этому возвращаемся?

У Руби закружилась голова, и она присела на кровать.

— Слушай, чего мы все время ругаемся?

Брэндон пожал плечами.

— Я собираюсь тебе кое в чем признаться. Ты можешь злиться на меня сколько угодно.

— Ну?

— Я взяла твой крэк и выбросила его.

Он снова взглянул на дверь:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Слушай, нет смысла врать и отпираться, Брэндон. Еще вчера вечером я держала его в руках.

— Вчера вечером?

— Я так рассердилась на тебя за то, что ты не раздал объявления. Я начала их повсюду искать. Сначала в твоей комнате, потом в куртке. Тут-то я и нашла крэк.

— Крэк? В моей куртке?

— Слушай, Брэндон…

Он встал из-за стола и подошел к ней. Руби испугалась, но он всего лишь сел рядом.