Оболганная империя - Михаил Лобанов

В январе 1918 года декретом Совета народных комиссаров Оптина пустынь была закрыта, но продолжала существовать под видом сельхозартели до весны 1923 года. В Вербное воскресенье того года начался разгон старцев и монашествующих. "Прежде я думала: буду жить здесь, пока живы еще наши параличные монахи и калеки... Пошла к заведующему (латышу) и спросила его, а он мне на это сказал: "Да этих черных ворон можно стрихнином...". Меня это так поразило, что я, придя в себя, сказала сестрам: нам надо готовить сумки, чтобы уходить". Матушка Амвросия с тремя больничными сестрами устроилась в Козельске, в тесной комнате. К ним постоянно заходили, останавливались идущие из монастыря, могли здесь отдохнуть, ночевать на полу, на кухоньке. Монашествующие во множестве селились в Козельске, в окрестных деревнях, уезжали на родину. Это был исход с неразрывностью духовно-родственных связей. Как бы по цепочке помогали друг другу - найти жилье, делились последним куском, знали, кто куда уехал, переписывались. Сердечно пеклись о старцах, усугубилось молитвенное общение с беседами батюшки, понимание внутреннего, не внешнего монашествования. Матушка Амвросия посещала больных в городе и деревнях. Она и трое сестер из монастыря образовали маленькую общину (с шитьем одеял), чтобы легче переносить нищету. Но вскоре последовал ее арест, допрос следователя.

"Когда я вошла, он сам сел и предложил сесть около него. Стал читать, в чем я обвиняюсь: в агитации молодых девушек, привлечении к монашеству и организации общины... почему именно к вам приезжало так много молодежи?"

"Да потому, что я держу себя как-то так, что в нашем доме не чувствовалось, кто старший, и останавливающийся чувствовал себя свободно". Говорила я с ним вполне искренно. А насчет агитации сказала: "Я избегаю всяких знакомств, и мы вели жизнь самую уединенную".

"Да, я знаю, знаю хорошо вашу жизнь. Вас можно обвинить лишь только в немой агитации. Вас там знают и уважают. Вот врач - верующая, в этом безмолвная агитация". Все это он говорил успокоительным, дружелюбным тоном. И как ни странно в данном положении, даже располагал меня к себе".

В итоге ей была объявлена "свободная ссылка в г. Архангельске".

По приезде на место назначения ее вызвали в ГПУ и сказали: "Вы врач, вы здесь хорошо устроитесь". Но ей ли было "устраиваться" с ее характером в обстоятельствах, условиях, в которых жили ссыльные и она вместе с ними. Положение их было тяжелое. Незабываем ее рассказ, как ссыльные отправляются в лес на работу, непосильную для многих, особенно для женщин - очищать лес, кору с бревен, как обессиленные, голодные, иные больные возвращаются вечером в бараки. И здесь матушка Амвросия находит в себе силы, чтобы ободрить несчастных, она предложила прочесть "Евангелие - что откроется", и "не могу выразить, как на всех подействовало прочитанное, подходящее к нашему положению". "Среди этой ужасной обстановки Господь послал нам мир душевный, неизъяснимый словами!" В ссылке матушка Амвросия встретилась с обитавшим в этих местах архиепископом Лукой (в миру В.Ф. Войно-Ясенецким, будущим автором знаменитых "Очерков гнойной хирургии"). Когда-то в молодости в срединной России работали они земскими врачами, и вот пути их еще раз пересеклись (теперь уже личным знакомством) на суровом Севере. Он благословил ее, и на ее вопрос: если ей предстанет необходимость работать по медицине, благословит ли он ее - "с готовностью, с радостью сказал: "Благословляю, работайте с Господом. Ведь я тоже работаю".

Да она никогда не прекращала свое милосердное дело и в ссылке, где несчастные так нуждались в медицинской помощи.

Но одновременно шло постижение того дорогого, милосердного, что есть в людях, в лучших из них. Иногда это воспринималось как чудо, вроде встречи с неизвестным после изнурительной работы в лесу: "А я ведь с утра не ела, как-то буду дальше, и со мной ничего нет... Вдруг навстречу идет крестьянин с кожаной курткой через плечо. Поклонился и говорит: "Я таких люблю, посидим!" Здесь было бревно. Мы сели. Он достал пшеничную лепешку и дал мне. Господи! Откуда же это могло быть при таком голоде? Я была поражена и от умиления стала плакать. Не помню, о чем мы говорили. Потом я съела лепешку и подкрепилась. Разве я могла бы дойти голодной? У меня было такое чувство, что это Ангел Господень послан мне для спасения".

На фоне равнодушия, отчужденности многих людей от ссыльных - тем ярче искры человеческого участия к ним. "Нас нигде не принимали. Походив целый день по городу, мы опять возвратились на вокзал. Ночевать там не полагалось, но старичок сторож сжалился над нами и позволил нам переночевать, хотя, как мы видели, другим он не разрешал". "Дорогой нам кто-то посоветовал, что лучше всего пойти ко всенощной попросить кого-нибудь из местных жителей нас приютить. Мы так и сделали... Там мы переночевали. Когда некуда было деться, одна женщина еще несколько раз принимала нас". "Сделалось совсем темно, надо где-нибудь ночевать. Не помню, как-то вышло, что мне дали ночлег: пустили какие-то семейные добрые люди. На другой день даже угостили меня блинами и на дорогу дали". "Уже темнело, и я едва успела дойти до тех рабочих, которые как-то приютили нас в предместье города. Там и ночевала". "Сын хозяйки согласился довезти меня с посылками в город". "Спаси Господи девушку. Она везла санки и решила проводить меня до места". "После обедни просфорница нас пригласила пить чай, сама предложила квартиру в мезонине и сказала, что муж ее приедет на лошади за нашими вещами". "Матушка София впоследствии рассказала мне, что когда она была на этом пересылочном пункте, то расспрашивала: куда отправлена такая-то старушка, ей хотелось узнать про меня. Комендант ответил, что он помнит такую, она напомнила ему мать, и ему так хотелось даже освободить ее. Недаром же батюшки заметили его доброе отношение ко мне". "Хозяева были хорошие люди, не притесняли нас". "Отдохнув и поговорив немного, я хотела уходить, а он, написав адрес своей дочери, живущей в Москве, настойчиво повторял: "Напишите ей, непременно напишите". Ему была назначена здесь ссылка. У меня осталось такое хорошее впечатление от этого человека, от этой чудесной встречи". И т. д. И вот этот эпизод, который как бы венчает все сказанное о добре, потому что оно здесь творится безымянно, по какому-то толчку Божественному. Матушка едет на электричке с посылкой для арестованного владыки.

"Электрички полны одних рабочих мужчин, там все лесопильные заводы. Народ бойкий: на остановках вылетают, как сумасшедшие. Наша станция. Со ступенек электрички надо сходить прямо на обледеневшую горку. Я, конечно, упала. Через мою голову прыгают рабочие. Чья-то рука оказалась над моей головой и защищала меня от прыгающих. Слава Тебе, Милосердный!"

Любимый герой Достоевского князь Мышкин в "Идиоте" говорит: "Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия человечества". Опыт страдания и сострадания - наше духовное сокровище, сокровенное в нашем русском национальном бытии. Может быть, зло - одно из самых страшных, уготованных "демократами" России нашему народу, - это всеми средствами вытравить в нем, истребить в корне чувство сострадания. Но и им, оказывается, это не по силам. В своей книжке "Записки президента" Ельцин рассказывает, как он приказал командующим спецгрупп "Альфа" и "Вымпел" штурмовать "Белый дом" (3 октября 1993 года). "Я обвел взглядом их - огромных, сильных, красивых". Но "обе группы отказались участвовать в операции... мы не для того готовились, чтобы в безоружных машинисток стрелять". Какое надо иметь мужество, какую природную способность сострадать жертвам готовившейся расправы, чтобы, употребляя слово самого Ельцина, "наплевать" на его приказ. И здесь на память приходит другая, недавняя история, на этот раз уже в Израиле: получив приказ о сносе еврейского поселения, тамошние "спецназовцы", не раздумывая ни минуты, бросились беспощадно колошматить своих соплеменников, жителей этих поселений, и не нашлось ни одного из этих погромщиков, кто отказался бы выполнять приказ. Хороший повод пошевелить мозгами для тех, кто любит разглагольствовать, кто рабы, а кто не рабы.