Придворный - Бальдассаре Кастильоне

Не могу умолчать и об одном высказывании нашей государыни герцогини, которая, прожив с мужем целых пятнадцать лет как вдова, не только ни разу не открыла этого ни одному человеку на свете, но и, побуждаемая своими родными оставить это вдовство, избрала за лучшее претерпеть изгнание, бедность и все роды несчастья, нежели принять то, что всем другим казалось великой удачей и милостью судьбы…

Мессер Чезаре хотел продолжать, но синьора герцогиня прервала его:

– Говорите о чем-нибудь другом, а этого не касайтесь: вам еще много о чем надо сказать.

Мессер Чезаре только вставил:

– Но вы же этого не станете отрицать. Ни вы, синьор Гаспаро, ни вы, Фризио.

– Конечно нет. Да только единица – число невеликое, – невозмутимо ответил Фризио.

L

Тогда мессер Чезаре сказал:

– Да, столь великие поступки совершают немногие женщины. И все равно: те, что стойко обороняются в любовных бранях, изумительны; а те, что подчас бывают побеждены, заслуживают немалого сочувствия; ибо, конечно, посулы влюбленных ухажеров, уловки, которые они измышляют, сети, которые раскидывают, столь многообразны и крепки, что большое диво, если слабая молодая женщина сможет их избегнуть.

Бывает ли день, бывает ли час, когда обожатель не соблазняет такую осаждаемую деньгами, подарками и всевозможными вещами, которые, как он воображает, доставят ей удовольствие? Есть ли время, когда она может выглянуть в окно – и не увидеть, как внизу ходит неугомонный поклонник, пусть и молча, но с глазами, говорящими яснее слов, со скорбным и поблекшим лицом, пылко вздыхая, подчас даже в слезах? Когда может она выйти из дома в церковь или еще куда-либо, чтобы он не был постоянно перед глазами, не встречал ее за каждым углом с печалью и страданием, написанными во взгляде – так, будто он вот-вот расстанется с жизнью? Не говоря уже об изысканности в одежде, о всяких ухищрениях и выдумках, девизах и импрезах, праздничных забавах и танцах, об играх и маскарадах, о состязаниях и турнирах, – когда она знает, что все это устраивается в ее честь.

Проснется ли она ночью – не иначе как или от музыки, или оттого, что это полночное привидение бродит вокруг дома, испуская вздохи и жалобные стоны. Заговорит ли со служанкой – та, заранее подкупленная, уже протягивает ей подарочек, письмецо, сонет или еще что-нибудь подобное от воздыхателя; а к слову ввернет и то, как пылает страстью этот бедненький, как не жалеет себя, служа ей; и ничего-то он от нее иного не ищет, как только честного и достойного, и хочет лишь одного – побеседовать с ней. И тут уже на любое препятствие находятся свои средства: поддельные ключи, веревочные лестницы, снотворные; свидание расписывается как нечто вовсе невинное; приводятся примеры других девушек, которые поступают гораздо хуже; все представляется простым и легким; всего-то и труда – сказать: «Согласна». А если бедняжка не сдается легко, в ход идут разные посулы, находятся разные способы бить в одну точку, чтобы разрушить препятствие; много и таких, которые, видя, что лесть и ласка не помогают, переходят к угрозам, говоря, что, мол, расскажут мужу то, чего и не было. А иные договариваются с отцами, а подчас и с мужьями, и те, за деньги или чтобы получить какие-то милости, отдают собственных дочерей и жен в жертву против их воли. Иные же пытаются волшебством и чарами лишить их той свободы воли, которую Бог даровал человеческим душам; и можно бывает видеть поразительные последствия этого.

Но я и за тысячу лет не сумею перечислить все уловки, которые используют мужчины с целью подчинить женщин своим желаниям: они неисчислимы. А кроме тех, до которых додумывается каждый сам собой, имеются в достатке и нарочно сочиненные книги, где во всех подробностях поучают, как соблазнять женщин.

А теперь подумайте, как от стольких сетей могут уберечься эти простодушные голубки, когда их соблазняют такими сладкими приманками. И великое ли дело, если, видя себя многие годы любимой, обожаемой красивым, благородным и воспитанным юношей, который ради служения ей тысячу раз на дню подвергает себя смертельной опасности и не думает ни о чем другом, как только угодить ей, – женщина согласится наконец полюбить его (ведь вода, непрерывно капая, протачивает и твердый мрамор!){446} и, побежденная страстью, уступит ему то, чего она сама – как вы говорите – по природе, по немощи своего пола желает якобы намного больше, чем ее воздыхатель! И вы считаете этот проступок столь тяжким, что бедняжка, плененная такими обольщениями, не заслуживает даже и того прощения, что даруют подчас убийцам, разбойникам и изменникам? И вам угодно думать, что этот грех столь огромен, что если сколько-то женщин впало в него, то их пол надо заклеймить презрением буквально во всем и весь сполна объявить неспособным к воздержанию, невзирая на то что многие женщины остаются непобежденными и в своей безмерной стойкости перед длительными соблазнами любви – тверже, чем скалы перед морским прибоем?

LI

Когда мессер Чезаре, окончив свою речь, умолк, синьор Гаспаро начал было отвечать, но синьор Оттавиано со смехом прервал его:

– Да уступите же ему победу, ради Бога! Я уж вижу, что вам тут не добиться толку. Зато станете врагом не только всем нашим дамам, но и большинству мужчин.

Посмеялся и синьор Гаспаро:

– Напротив, дамы должны меня усердно благодарить. Если бы я не возражал синьору Маньифико и мессеру Чезаре, когда бы еще они услышали столько похвал в свою честь!

Мессер Чезаре заметил на это:

– Похвалы, которые высказали женщинам синьор Маньифико и я, – лишь малая толика того, что можно сказать. Все они слишком общеизвестны, так что с нашей стороны были даже излишними. Кто не знает, что без женщин невозможно чувствовать отрады и довольства во всей нашей жизни, которая без них была бы грубой, лишенной всякой сладости и более суровой, чем у горных зверей? Кому не известно, что только женщины прогоняют из наших сердец все порочные и низменные мысли, горести, невзгоды и ту смутную тоску, что столь часто им сопутствует? И если хорошо поразмыслим, поймем, что и от познания великих вещей не отводят они умы, но, напротив, пробуждают их; что и на войне они делают мужчин несравненно более неустрашимыми и отважными, чем обычно. И отнюдь невозможно, чтобы над сердцем мужчины, в котором однажды возгорелось пламя любви, когда-либо возобладала низость. Ибо кто любит, тот и сам все сильнее стремится стать таким, чтобы и его полюбили, и всегда боится, как бы что-то постыдное не принизило его в глазах того, кому он желает быть дорог, и готов тысячу раз в день идти на смерть, чтобы показать себя достойным этой любви.

Поэтому, если бы кто собрал войско из влюбленных, которые сражались бы в присутствии любимых женщин, тот победил бы весь мир, – разве что если против него выйдет другое войско, тоже целиком влюбленное. И поверьте, что Троя десять лет держалась против всей Греции не чем другим, как тем, что многие влюбленные, выходя на битву, облачались в доспехи в присутствии своих женщин, и подчас сами эти женщины помогали им, а при расставании говорили слова, воспламенявшие их и придававшие им сверхчеловеческую силу. А сражаясь, они знали, что их женщины смотрят на них со стен и башен, отчего им казалось, будто вся их отвага, все их подвиги вызывают похвалу их любимых, и это было им лучшей наградой на свете.