Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

в Америке перерастает в тему ночного страха. Стихотворение «Стучат…» рисует параноическую картину запуганности американцев: «Стучат?.. / Стучат… / Который час?.. Седьмой… / Рассвет… Стучат… / И будто свет померк… / Вчера — сосед… / На этот раз — за мной. / Стучат… За что?.. / Я только бедный клерк!..» Но оказывается, что стучит молочник…

В 1949 году Дыховичный и Слободской создали цикл одноактных комедий о современной Америке. Их сквозной мотив — ложь об «американских ценностях», распад социальных связей, всеобщий страх перед потерей работы и статуса, политические репрессии, тотальная коррупция, цинизм политической системы, фальшь буржуазной семьи и т. д. В каждой из пьес действовал резонер Роберт Купер — сценарист, коммунист и борец за мир[489]. Пьесы были мастерски сюжетно скроены и представляли собой образцовые комедии положений.

Так, в пьесе «Агент» действие протекало в трех купе. В одном ехали Купер и страховой агент Смайли; в другом — две пары: аптекарь мистер Туидли с супругой и его компаньон Том Флин с невестой Кэрол; в третьем купе — агент ФБР и частный сыщик из бюро «Информация», не знающие о занятиях друг друга. В купе Туидли отмечают смерть дяди Флина и радуются тому, что сам Флин теперь будет компаньоном Туидли (миссис Туидли называет его «приемным сыном»), а также скорую женитьбу Флина на Кэрол. Но вот в купе заходит Смайли, который придумал новый способ уговаривать клиентов подписываться на страховку путем запугивания: вот мы едем быстро на поезде — разобьемся. А если нет — легко заболеть и умереть. А если не умрешь, то влезешь в долги на лечение и разоришься. Если ты работаешь — тебя могут уволить и тебе нечем будет платить за жилье — умрешь с голоду на улице и т. д. Ответ у Смайли на все один: надо страховаться от безработицы, от болезни, от гангстеров и т. д. Придут к вам в аптеку рэкетиры, пугает он Туидли. «А полиция?» — спрашивает аптекарь. «А полиция существует для того, чтобы получать с них долю» и т. д. Вот если вас переедет машина, вас еще заставят платить за разбитые о вашу голову фары. Мистер Туидли подтверждает: «В суде всегда выигрывает тот, у кого больше денег». Кэрол добавляет: «Вот у нас в бюро выгнали одну девушку на улицу, когда она заболела. Ей уже не вынырнуть. Такие у нас порядки». Разговор продолжается в том же духе. Но поскольку мистер Смайли скрывает, что он страховой агент, миссис Туидли решает, что он — коммунистический агитатор, а его рекламу страховок интерпретирует по-своему: «Каждый день нас предупреждают о коммунистической пропаганде, а мы все еще слепы. Этот Смайли хочет нас завербовать. Он ругает Америку».

В результате страхового агента выгоняют из купе, но все оказываются в сложном положении: каждый боится, что его арестуют за недонесение. Пожилая пара спешит донести на молодую агенту ФБР; молодая пара доносит на пожилую — частному детективу. Но обе пары перепутали, из какого купе появился мистер Смайли, так как он вышел из купе, где сидели сыщики (он пытался продать страховку им). А поскольку обе пары рассказывали о мужчине, вышедшем из купе сыщиков, те решили, что один из них — коммунистический агитатор, и каждый пытается спровоцировать другого на откровенность:

Джеффри (с поддельной хмельной доверчивостью). Я вижу, вы порядочный человек. Я вам так скажу. Откровенно… Цены растут?

Тропп. Растут.

Джеффри. Безработных все больше?

Тропп. Больше.

Джеффри. А кто виноват? (Ждет ответа.)

Тропп. Да! Кто виноват? (Тоже ждет ответа.)

Джеффри. Вот именно — кто? (Оба смотрят друг на друга.)

<…>

Тропп. Вот все говорят — свобода, свобода! А где она? А?

Джеффри. Где?

Тропп. А ты как думаешь?

Джеффри. Я думаю, как ты… А ты?

Тропп. А я как ты… А мы с тобой, как думаем? (Выжидающе молчат, глядя друг на друга.)

Джеффри. Сформулируй наши общие убеждения. Ты так красиво формулируешь.

В результате они выясняют, что оба ошиблись в отношении друг друга. Но и в купе Туидли происходит прозрение.

Флин. Значит вы, украдкой от нас, послали сыщика в первое купе? Милый у меня компаньон, нечего сказать!

Миссис Туидли (ехидно). Мы, к сожалению, не могли предупредить вас, мистер Флин. В это время вы уже сами сидели у полицейского и торопились доносить.

Но тут все опять меняется: решив, что Смайли — агент ФБР, они теперь думают, что это он их провоцировал, и когда Смайли возвращается в их купе, их отношение к нему становится совсем иным (ведь в их представлении из коммунистического агитатора он превратился в агента ФБР). Теперь каждый говорит о своей лояльности и направляет агента к соседу. Жених доносит на невесту, а миссис Туидли на мужа. Те, в свою очередь, делают то же самое в отношении партнеров, и в конце концов каждый начинает требовать, чтобы арестовали остальных троих соседей. Только тут они наконец выясняют, что Смайли — страховой агент. Теперь каждому из них неловко и каждый делает вид, что он шутил.

Пьеса о том, что в Америке все запуганы и продажны, заканчивается возвращением Смайли в свое купе, где он рассказывает о происшедшем с ним своему соседу Куперу — коммунисту, журналисту и борцу за мир, суммирующему происходящее.

Понимали ли авторы, что рисуемая ими «Америка» является сколком сталинской России? Ведь страх пронизывал сталинизм настолько, что стал сквозным мотивом советской литературы. Будь то стихи Мандельштама и Ахматовой или широко известная пьеса Александра Афиногенова «Страх» (1931), где безошибочно было указано на нервный центр советского мира: «Что сделалось с людьми? — восклицал профессор Бородин уже в начале пьесы. — Профессоров сажают в тюрьму, аспиранты лезут на кафедры, таланты гибнут от выдвиженцев… Сыновья отказываются от матерей и скрывают прошлое, дочери обвиняют отцов…» Разумеется, подобные пассажи должны были не столько характеризовать советскую реальность, сколько изобличать «заблуждения» буржуазного профессора, его непонимание и неприятие советской действительности. Но именно это вкладывание «заведомо ложных измышлений о советском строе» в уста врага (что на языке тех лет называлось «предоставлением трибуны врагу») было испытанным сатирическим приемом. Хотя пьеса Афиногенова сатирой не являлась, разоблачение в ней «старой интеллигенции» при помощи подобных приемов было встречено резкой критикой, и пьеса в ее первой редакции была запрещена. В финале пьесы профессор Бородин произносил убийственный монолог (в форме доклада), где формулировал свое открытие:

Мы провели объективное обследование