Пой,даже если не знаешь слов - Бьянка Мараис

– Мы можем навестить ее?

– Увы, солнце. Говорят, что к ней пускают только членов семьи.

– Но я член семьи! Она моя бабушка. Вы им это сказали?

– Боюсь, убедить врачей нам будет нелегко. Но я обещаю, что буду звонить и узнавать, как идут дела.

Меня огорчала эта зависимость от телефонных звонков (тем более что нам отвечали только, что состояние Бьюти стабильно), поэтому я пришла в возбуждение, когда позвонила Вилли. Она сказала, что пустила в ход свои связи среди сиделок и сумела пробиться в палату Бьюти. А после визита в больницу Вилли примчалась к нам с новостями.

– Ничего нельзя сказать, пока она не придет в себя окончательно, – говорила она, сидя со мной на диване у Голдманов, – но врачи беспокоятся, потому что она уже должна бы очнуться. My magtig, не понимаю. Бьюти всегда была бойцом, а теперь словно сама не хочет приходить в сознание. – Вилли звякнула чашкой о блюдце, ставя их на стол, и промокнула платком опухшие от слез глаза.

Она выглядела странно, словно слезы по щекам текли черные, и я ляпнула первое, что пришло мне в голову:

– Вы накрасились?

Вили вспыхнула и, проигнорировав мой вопрос, задала вместо ответа свой:

– Ты можешь рассказать мне еще раз, что здесь произошло?

– Вы накрасились для мистера Грёневальда, вашего босса? Вы подумали, что раз ему нравится Эдит, а она красится, значит вам тоже надо накраситься?

– Робин! Выкладывай, что случилось.

Я куснула большой палец с обглоданным ногтем.

– Я же все рассказала! Морри позвал меня к телефону. Я спустилась, поговорила по телефону с Эдит, рассказала ей про Виктора. Она сказала, что позвонит Йохану, и мы попрощались. Когда я вернулась, Бьюти не было ни в кухне, ни в гостиной, а когда я вошла в спальню, Бьюти сильно-сильно дышала ртом, а потом упала.

– А до этого ничего не было? Ей никто не звонил? Или, может, случилось что-то, что ее расстроило? Не было плохих новостей?

– Да я же говорила! Она расстроилась из-за того звонка Йохана.

– Ja, я знаю, но других новостей не было? Про Номсу?

Я затрясла головой, не доверяя своему языку.

Вилли вздохнула:

– Значит, это определенно из-за того звонка. – Она высморкалась и взглянула на миссис Голдман: – Были какие-нибудь вести о Викторе?

– Да, хоть тут новости хорошие. Его перевели из интенсивной терапии. Мы с Робин туда съездим. Надеюсь, он уже окреп для свидания с ней.

– Вот это чудесно, да, Робин? Это тебя немного приободрит, liefie?[115] Только не рассказывай Виктору про Бьюти, ладно? Мы ведь не хотим его расстраивать.

Я кивнула. Не хватало только довести до сердечного приступа еще кого-нибудь.

– Почему такое случается? – спросила я.

– Какое “такое”?

– Почему избивают добрых людей вроде Виктора, почему у чудесных людей вроде Бьюти бывают сердечные приступы?

– Ag, liefie, – сказала Вилли, – нам этого не понять. Пути Господни неисповедимы.

– Заяц, это я. – Голос у Эдит в телефонной трубке в тот день был такой, словно она запыхалась. – Я только что узнала про Бьюти. В голове не укладывается, что это произошло сразу после ужаса с Виктором. С тобой все в порядке?

Со мной не все было в порядке, но я не решалась заговорить, боясь заплакать.

– Алло? Ты там?

– Да, я здесь. – Я шмыгнула носом.

– Ты не волнуйся, я договорилась с мистером и миссис Голдман, чтобы они пока позаботились о тебе, и…

– Ты еще не возвращаешься?

Эдит вздохнула:

– Нет, я…

– Тебя никогда не бывает здесь, когда ты мне нужна. Тебя никогда не бывает, когда случается плохое. Тебя никогда нет рядом!

Каким облегчением было найти наконец мишень для всей моей злости и боли, кого-то, кого можно обвинить. В том, что случилось с Бьюти, виновата не только я, – если бы Эдит находилась дома, если бы она сделала меня главным в своей жизни, а не сдавала с рук на руки, как в игре “Передай посылку”, ничего бы не случилось.

– Ну, Робин.

– Я хочу быть с тобой.

– Ребенок, ты знаешь, что я была бы с тобой, если бы могла. Но Голдманы…

– Я не хочу с ними! Я хочу с тобой!

– Ну-ну. Не суди меня строго, ладно? Я и так уже взяла больше выходных, чем можно, и мне со всей ясностью дали понять, что если и дальше так продолжится, я потеряю работу.

– Ненавижу тебя, и работу твою ненавижу.

Я с грохотом швырнула трубку на рычаг и яростно сморгнула горячие слезы. Эдит не приедет домой, потому что работа для нее важнее меня. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой – оставшись теперь и без Бьюти.

Йохан провел меня к одноместной палате и подтолкнул, чтобы я вошла.

– Оставайся там сколько хочешь. Я буду снаружи, подожду врача, расспрошу, что нового.

Мне не хотелось, чтобы он уходил, но я не знала, как объяснить, что боюсь оставаться один на один с Виктором. Поэтому я посмотрела, как Йохан, скрипя туфлями по блестящему полу, удаляется, а потом сделала несколько осторожных шагов к кровати.

То, что там лежало, никак не походило на Виктора. Все лицо было опухшим и в синяках, нос и скулы слились в один гигантский лиловый ландшафт с лунными кратерами. С челюстью тоже было что-то не то – она была намного больше чем раньше, а за лопнувшими, распухшими губами угадывалась пустота. Голова обмотана бинтами, трубочки с какой-то прозрачной жидкостью воткнуты в руки. На кровати лежал не Виктор, там покоилось какое-то чудовище, от его близости меня замутило, закружилась голова. Писк и мигание приборчиков только усиливали ощущение ночного кошмара.

Я уже готова была отступить назад и отвернуться, когда веки чудища затрепетали и глаза открылись. Взгляд мотыльком пометался по палате, а потом обнаружил мое лицо и остановился на нем. Это были не глаза, а кровавая рана, их будто сшили красными нитками, и все же это, без сомнения, были карие глаза Виктора. Даже затуманенные болью, они светились добротой, и я со страхом увидела, как они набухают слезами.

– Не плачь, пожалуйста, – прошептала я. – Это я. Робин.

Я просунула ладонь между трубками, воткнутыми в верхнюю часть его руки, чтобы кончики его пальцев коснулись моих. Пальцы его шевельнулись, и он легчайшим движением сжал мою руку, а я сжала его.

Мне хотелось стереть слезы, бежавшие по его щекам, но я уже знала, что можно стереть доказательства боли, но не саму боль, а мне хотелось удалить именно ее. Чтобы не смущать его, я жалко улыбнулась и дала волю собственным слезам.