Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы - Арчибальд Кронин

– Теперь у нас перерыв на шесть неделя, – размышляла она. – Вы вернетесь к работа аспирантом в Zurich Kantonspital?[130]

– Я буду туда ездить по крайней мере раз или два раза в неделю, – подумав, согласился я. – Начиная со вторника.

– Ах, как хорошо иметь молодой, напористый, научный доктор. Наш бывший Herr доктор был… – она покачала головой, – ein Schrinker[131].

– Das war nicht gut für Sie[132], – ответил я, продемонстрировав свой прогресс в разговорном немецком.

– Nein, aber das ist ein Problem für seine neue Frau[133]. — Прояснив таким образом, что женатые доктора нежелательны в данной лечебнице, она посмотрела на часы, висевшие у нее на груди. – А теперь пойду присмотреть за ваш чай. – Отойдя, она лукаво взглянула на меня. – Вам ведь нравятся сырники с яйцо и хлебный крошка – я их специально для вас готовить.

– Хозяйка, они прелесть… А вы… вы просто прелестница.

Она хихикнула – не удивленная, а просто польщенная.

– При лестнице? Это хорош?

– Лучше не бывает.

Когда она ушла, я вдруг рассердился на себя. Она была по-своему доброй и достойной уважения. И разве я не должен благодарить свою счастливую звезду за пребывание здесь? Наконец-то я в шоколаде после восьми лет всевозможного дерьма в виде общей практики.

Окончив университет в Уинтоне, я отправился в Австралию судовым врачом на грузовом корабле, а затем вернулся в полной боевой готовности для прыжка на Харли-стрит[134]. Довольно скоро выяснилось, чего стоят финансовая и профессиональная составляющие шотландского высшего, низко котируемого образования. Кому ты такой нужен, с огородным навозом на сапогах и кашей, еще не просохшей на губах? Сначала несколько случайных заработков, один в Хайленде у тяжко пьющего члена клана Макклуфов, затем – недолго – ассистентом, а далее – в трущобах Уинтона, где, чуть ли не голодая, я сверхурочно принимал страдающего ожирением старого тунеядца, который пригребал ко мне после выходных, проведенных в Глендрум-Гидро, с кучей карт меню, предлагавших самые разные блюда, тотчас же садился и, пуская слюни на пузо, читал их мне одно за другим.

Затем долгая работа помощником врача в Ноттингеме при довольно смутных видах на партнерство, чему так и не было суждено осуществиться. Но стоит ли расширять сей печальный список: бесконечные часы тяжелых операций, ночные вызовы, медицинские страховки, которые в результате оказывались поддельными, скудная, нерегулярная сухомятка, неравномерное разделение труда под самодовольные тирады: «Да, кстати, Кэрролл, мы с женой собираемся на званый ужин и в театр. Ты не против разделаться с этими тремя последними вызовами, которые только что поступили?»

Но на ужин вывозили не всех жен. «Я часто думаю, доктор Кэрролл, что гроблю лучшие годы своей жизни в Садсбери. Сидни так завяз в своей практике; вам, должно быть, это очевидно – вы такой понимающий для молодого человека». Притом с томным взглядом она отрезает мне лишний кусок тощей баранины под картофельное пюре, пока Сидни зарывался мордой в B. M. J.[135] Бедная, пухлая, увядающая в тоске, я утешил вас лишь добрым словом. Как можно было найти любовь в этих унылых панталонах, каждый понедельник вывешиваемых на заднем дворе Садсбери?

Последний раз я сполна черпанул грязи, когда меня, в статусе врача-акушера Службы медицинской помощи Рондда-Вэлли в Южном Уэльсе, чуть ли не каждую ночь будила сестра-акушерка, – полуодетый и все еще полусонный, я, пошатываясь, брел в сумрачный мир бесконечных шахтерских жилищ, где на ощупь взбирался по лестнице на чердак, накладывал щипцы и тянул, ощущая себя послушным роботом, возможно, ударником на тарелках, в дикой симфонии пота, слез, дерьма и крови.

Стоя утром после такой ночи на бетонном полу центральной больницы, все еще в своем профессиональном облачении, в старом пальто и разваливающихся башмаках, и заворачивая бутылку экстракта спорыньи – эту панацею при нежелающей выходить плаценте – в выдранную из «Ланцета»[136] страницу, я случайно прочел на ней воспаленными глазами рекламное объявление.

Требуется:

для детской лечебницы и санатория Мэйбелле, Шлевальд, Швейцария, на должность заведующего медицинской службой британский врач, одинокий и предпочтительно моложе 30 лет. Желательно знание немецкого и легочных болезней. Предоставляются полный пансион и комфортабельные апартаменты. Зарплата 500 фунтов стерлингов в год, выплачиваемая в стерлингах или швейцарских франках. Дополнительные сведения и формы заявки у Дж. Скригемура, адвокатская контора, Галифакс, Йорк.

Я застыл словно загипнотизированный, с каким-то предчувствием, что это именно то, что мне нужно, что я хочу и что должен получить. И все же, глядя в грязное окно бесплатного диспансера, над которым на фоне отвалов нависали надшахтные копры, я прекрасно осознавал, что с точки зрения здравого смысла для меня все это нереально. Тем не менее где-то в глубине души у меня возникло странное чувство, что это не случайное вмешательство в мою жизнь, что здесь кроется возможность, специально разработанная для Лоуренса Кэрролла, которой я должен воспользоваться. Не раздумывая я сел и написал Дж. Скригемуру.

Ответ пришел через три дня.

Лечебница была создана на средства миссис Беллы Кейли, вдовы богатого владельца текстильной фабрики, поселившейся в Шлевальде с дочерью Мэйбелле в 1896 году. Дочь, хрупкое существо с туберкулезом легких, на короткий срок своей жизни была приговорена к Альпам. Когда через несколько лет она умерла, мать, то ли по сентиментальным причинам, то ли из-за подлинной привязанности к Швейцарии, осталась в Шлевальде, и после ее смерти, согласно завещанию, большое шале было расширено, построена палата на двенадцать коек и еще нескольких небольших шале – все это ради малоимущих британских детей, особенно тех, у кого были слабые или уже поврежденные легкие. Персонал состоял из врача-ординатора, сестры-хозяйки и медицинской сестры-практикантки.

Шесть раз в году в лечебницу прибывали группы детей для поправки здоровья или на каникулы. Нуждавшиеся в дополнительном лечении содержались в этой палате.

Спустя две недели я отправился в Галифакс для собеседования, которое состоялось в офисе Скригемура на Маркет-стрит. Я, естественно, нервничал, но в то же время не терял надежды, поскольку хорошо подготовился и полагал, что меня не будут недооценивать. Четверо других кандидатов сидели в приемной и выглядели вполне убедительно, у двоих даже были лондонские дипломы, разумеется лучше моего, но, пообщавшись, я выяснил, что никто из четверых не говорит по-немецки. И на том спасибо. Прежде чем почтительно постучать по матовой панели двери и войти, я напоследок заглянул в старый разговорник для туристов, который откопал на книжном развале в Кардиффе и в последние десять дней зубрил из него разные фразы.