Шехерезада - Энтони О'Нил

— Пророк не терпел болтунов.

— Пророк также сказал, что чрезмерная скорбь сама по себе излишня.

— Первенец Абуль-Атыйи умер у него на руках, — напомнил Зилл. — И жена. Такого даже невозможно представить.

— Не обманывайся. Им движет не любовь, а злоба. То, что его соперник больше известен при дворах и в портах. И, если на то пошло, постоянно присутствует в хурафе. Возненавидел Шехерезаду только за то, что им она пренебрегает.

— Да ведь он не питает к ней ненависти, — возразил Зилл. — Наоборот, восхищается тем, что она спасла себе жизнь. Хотя, правда, считает это единственной ее целью.

— Это для всех единственная цель.

— Порой ты действительно говоришь его словами, — заметил Зилл.

Последовало неловкое молчание. Они смотрели на темные силуэты верблюдиц, даже во время пастьбы инстинктивно, почти незаметно бредущих обратно к Багдаду. Волчий вой утих, ничего больше не слышалось, кроме зверского храпа Касыма в форте. Разошедшиеся в небесах тучи открыли аль-Маджарру — Млечный путь во всей его необъятности. Ночь была всеобъемлющей, содержавшей последние откровения.

— Знаешь, — неожиданно доверительным тоном вдруг сказал Юсуф, — что у луны двадцать восемь домов, так же, как в арабском алфавите двадцать восемь букв? А в слове, самое большее, семь разных букв по числу существующих семи небесных тел. Говорят, на каждое написанное слово приходится одна звезда в небе…

Это была ночь разгаданных тайн, добровольных ответов, и юноша на сей раз сразу все понял, почти не удивившись.

— Ты каллиграф, — с радостью заключил он.

— Был каллиграфом. Пока не нашел другое занятие.

— Конечно… — пробормотал Зилл как бы про себя. — Этим все объясняется. Красноречие…

— Перо никого не делает красноречивым.

— Перо само по себе красноречиво, — настаивал Зилл. — Оно посланец мысли. Самый выразительный ее язык.

Юсуф хранил молчание.

— Ты вновь будешь писать, — сказал Зилл. — Я уверен.

Юсуф покачал головой:

— Двадцать лет я лазал в чужие дома, грабил, убивал, насиловал, ходил по морям. И за все это время ни разу пера не взял в руки. — Для объяснения он взмахнул правой рукой с обрубленной кистью.

— Я знал одного переписчика на Сук-аль-Варракине, который привязывал тростниковое перо к культе.

— Я слишком далеко зашел для возвращения к прежней жизни.

— Юсуф[63] был первым в мире каллиграфом.

— И первым попал в рабство, — с усмешкой добавил вор. — Сама профессия диктует: сожмись, согнись, сосредоточься, запрись. Это не для меня.

Но в его словах Зилл уловил несогласие — даже жалость к себе, — с такой же определенностью, как в речах Исхака.

— Трудно поверить, что ты можешь сдаться.

— Я не сдаюсь, а отказываюсь.

— Закапываешь свой талант в землю. Аллах велит использовать драгоценный дар.

— Ничего в нем нет драгоценного.

— Можешь последовать моему примеру, — с энтузиазмом предложил Зилл, — начать со сказок Шехерезады. Знаешь, я уже название нашел для собрания сочинений: «Альф хурафа». Очень много придется записывать, всегда нужен помощник.

— Тысяча занимательных сказок… — повторил Юсуф, смакуя название. — Нет, — улыбнулся он, — как я ни желаю удачи тебе, это дело не для вора, а для переписчика-энтузиаста. Вот ответное предложение: сам сочиняй рассказы, не чужие записывай.

— Я не творец. Я хранитель.

— Тогда пойди немного поспи. У тебя вид усталый.

— Разве ты в темноте видишь?

— По себе знаю, сам вымотался. Но должен понести наказание, назначенное капитаном.

Видно, Юсуф открыл все, что можно открыть в одну ночь, и действительно хочет остаться один, поэтому Зилл понимающе удалился, желая разобраться в собственных мыслях и чуть отдохнуть. У входа в форт оглянулся на тень вора, затерявшуюся в ужасающем море камней и звезд.

алис оглянулся на шум, доносившийся из обломков у него-за спиной, и увидел уродливого потомка каких-то давно потерпевших крушение моряков в пурпурных одеждах, императорском венце, с драгоценным скипетром в руке, приняв его поэтому за владыку магнитного острова, тогда как мужчина попросту вытащил вещи из старого сундука.

«Ищешь волшебное стекло чародея Фазура?» — спросил он.

Халис с улыбкой ответил:

«Именно, только не собираюсь его воровать, хочу просто взглянуть, открыть важную тайну».

«Стекло разбито, — ответил мужчина, — но я прежде с ним часто советовался, знакомился с миром, которого никогда не видел, и с мудростью дальних земель. Возможно, сумею открыть тебе тайну без помощи горячо оплакиваемого стекла».

«Я разыскиваю царицу Шехерезаду, — объяснил Халис, — прославленную сказительницу, которую похитили в багдадских банях и увезли в развалины какого-то древнего города. Для продолжения поисков надо знать его название».

«Говоришь, она царица? — переспросил мужчина. — Сказительница?»

«И богиня».

Собеседник, немного подумав, сказал: «Лишь один город из всех мне известных достоин такой пленницы». И описал Халису место, которое подробно рассматривал в волшебном стекле, назвав даже дворец, в руинах которого, скорее всего, держат Шехерезаду.

И Халис поклонился, почтив его мудрость. «Совет твой бесценен, — признал он, — и я в благодарность освобожу тебя, увезу с собой с острова на летучем жеребце Махаре».

«Щедрое предложение, — признал мужчина, — да, боюсь, я начну трепыхаться, как вытащенная из моря рыба, или пропаду, как птица, выпущенная из клетки в воздух. Еще тебе советую: если хочешь добиться успеха, добудь оружие понадежнее своего жалкого меча, ибо, чую, бесстрашные похитители способны жестоко сражаться за свою добычу».

«Поэтому позволь поведать о почтенном старце, заклинателе бесов, обитающем на пустынном острове Хиджазе в башне, облицованной медными плитами, скрепленными золотыми гвоздями. Он командует небесными птицами, которые нам с ним помогают общаться; обладает познаниями семидесяти двух поколений джиннов и множеством волшебных книг, которыми на свою погибель часто пытаются завладеть люди и демоны. Отыщи его, и он охотно снабдит тебя мощным оружием, с первого взгляда распознав порядочного человека».