Произведение в алом - Густав Майринк

Чувство признательности так внезапно и стремительно захлестнуло меня, что я со слезами благодарности на глазах едва не бросился на шею этому совершенно незнакомому мне человеку.

Тот осторожно, так, чтобы не обидеть меня, отстранился и назидательным тоном сказал:

- Не надо нервов, пан фон Пернат! У нас ни минуты в заначке - эти крысы вот-вот пронюхают, что я попал не в ту ка меру, ведь мы с Францлем, пока этот бородатый чугрей внизу шмонал нас и подбивал клинья на предмет клопов, махнулись номерами...

Видно, очень уж у меня была тогда глупая физиономия, так как бродяга, смерив мою застывшую в мучительном недоумении фигуру оценивающим взглядом, поспешил предупредить готовый обрушиться на него новый град вопросов:

- Э-э, похоже, темна вода во облацех... Короче, встряхнитесь и, если чего не понимаете, не берите в голову... Все, что вам надо знать: я здесь, и баста!

- Скажите же, - перебил я его, - скажите, господин... господин...

- Венцель... Меня кличут Венцель-на-все-руки.

- Венцель, меня интересует архивариус Гиллель... Как он? Что с его дочерью?

- Сейчас не время трёкать[98] за других, - нетерпеливо отмахнулся Венцель-на-все-руки. - Фира[99], которую мы с Францлем прогнали цирикам[100], скроена на живую нитку - так что, не ровён час, меня могут хватиться и выгнать взашей из этой камеры. Зарубите себе на носу: чтобы заместись к вам на кичу[101], мне пришлось лепить горбатого, будто б я взял на гоп-стоп одного жлоба...

- Как, только ради того, чтобы попасть ко мне в камеру, вы ограбили человека, Венцель? - потрясенный, спросил я.

Бродяга презрительно мотнул головой.

- Ну да, как же, держи карман шире, стал бы я колоться этим крысам, если б в натуре грабанул какого-нибудь фраера! Вы что, меня за двенадцать ночи[102] держите? Это все так, фартицер...[103]

Только сейчас до меня наконец дошло: для того чтобы пронести мне в тюрьму письмо от Харузека, этот пройдоха сознался в преступлении, которого не совершал!

- Ладно, проехали... - Бродяга сделал серьезное лицо. - Теперь слушайте сюда, я буду давать вам натырку[104], как косить под эболетика...

- Что-что?

- Под эпо... эбе... тьфу, черт... под эбилебтика... Короче, мотайте на ус все, что я буду говорить! Перво-наперво закройте хайло и наберите слюны...поболе... Вот так, глядите... - Венцель-на-все-руки надул щеки и стал перекатывать в них воздух, как будто всполаскивал рот, - теперь надо, чтобы у вас на губах

была пена... - с отвратительной естественностью бродяга изобразил и это. - Потом руки... большие пальцы нужно зажать в кулаки... навроде как судороги... а шнифты вытаращить что есть мочи... - Пройдоха выкатил глаза так, что они едва не вываливались из орбит. - Ну а напоследок придется поорать дурным голосом... это самое трудное... В общем, вопите, будто у вас кол в горле стоит... Вот так: бё-ё-ё... бё-ё-ё... бё-ё-ё - и сразу с копыт долой... - Он как стоял, так и грохнулся во весь свой гигантский рост на пол, тюремные стены заходили ходуном, а ему хоть бы что - встал, отряхнулся и небрежно бросил: - Вуаля, спешите видеть: эбилебсия в натуре, как муштровал наш «батальон» покойный доктор Гулберт - земля ему пухом...

- Да, да, очень похоже на припадок, - согласился я, - но мне-то зачем симулировать эпилепсию?

- Здрасьте, плыву и берегов не вижу... Как это «зачем»? Вас сразу переведут из камеры, - принялся втолковывать мне Вен-цель-на-все-руки. - Дохтур Розенблат тот еще скропоидол[105]! Вам голову с плеч снесут, а этот клистир ходячий все одно будет талдычить: заключенный здоров как бык! А вот эбилебсия у него в авторитете. Наблатыкаешься косить под эбилебтика - и ты уже на койке в тюремной больнице. А оттеда соскочить - что на парашу сбегать... - Бродяга таинственно понизил голос: - Решка на больничном шнифте[106] подпилена и держится на соплях. Об том никто ни сном ни духом, окромя нашего «батальона». Пару ночей постоите на цинку[107], только не проспите нашу петлю - мы ее вам с крыши спустим, - а как закнацаете галстук[108], не шухе-ритесь - сымайте решку и плечами в удавку... Мы вас сперва на крышу подымем, а после с другой стороны на улицу спустим... Плевое дело...

- Так-то оно так, - нерешительно промямлил я и робко осведомился: - И все же с какой стати мне бежать из тюрьмы, ведь я же невиновен?

- Такое скажете, что в сто голов не влезет... Другой бы спорил, а я... - начал было Венцель-на-все-руки и, изумленно округлив глаза, уставился на меня, как на редкое насекомое, потом обреченно вздохнул, словно усталый учитель, вынужденный в сотый раз втолковывать нерадивому школяру прописные истины, и медленно, чуть не по слогам, произнес: - Тем более резон - взять ноги в руки!

Мне пришлось призвать все свое красноречие, чтобы отговорить бродягу от того рискованного плана, который, по его словам, они в прошлую ночь «чуть не до дыр перетерли на толкови-ще» в «батальоне».

И все равно он никак не мог взять в толк, почему я отвергаю раз в жизни выпадающий «фарт», предпочитая «париться» на нарах и «ждать воли» от «легавых».

- Как бы то ни было, а я от всего сердца благодарен вам и вашим лихим друзьям, - воскликнул я, тронутый до глубины души этой бескорыстной готовностью помочь, и с чувством пожал бродяге руку. - Когда тучи над моей головой рассеются, первый долг, который я почту за честь исполнить, будет выразить вам всем мою самую искреннюю признательность.

- Э-э, мадаполам[109], - небрежно отмахнулся Венцель, - Опрокинем вместе по паре кружек «пилса»[110], и ладно... Какие могут быть промеж нас счеты?! Пан Харузек - он теперь ведает казной «батальона» - уже замолвил за вас словечко, да мы и сами с усами, наслышаны, что вы никогда в скесах[111] не ходи ли. Передать ему что-нибудь, ведь я через день-другой выйду на волю?