Не навреди ему - Джек Джордан

Чтобы делать свою работу, мне приходится давить в себе человеческие эмоции. Забыть о морали, ограждать себя от мыслей о жизнях, потерянных на операционном столе. Иначе я бы сошла с ума. Мой защитный механизм позволил мне отнять жизнь, дать Фахиму отмашку стрелять и смотреть, задержав дыхание, как Марго убивают в двух шагах от меня. Я сделала бы это еще тысячу раз, если бы потребовалось, правда.

Зак смотрит на меня и ждет ответа на вопрос. Я почти вижу, как он ищет чувство вины в моих глазах, надеется, что за этим фасадом еще скрывается хороший человек. Жаль, что я не знаю, что он во мне видит, какая женщина является ему за этой улыбкой.

У меня, наверное, все-таки есть сердце, потому что я люблю его больше всего на свете.

– Да, – лгу я. – Но я сделала бы для тебя все что угодно, Зак. Все что угодно.

Он медленно кивает и снова смотрит на куклу. Он кажется чуть ли не разочарованным. Я сказала что-то не то? Если бы только знать, что он хочет от меня услышать, я бы говорила это целыми днями, пока он не поверит.

– Я передвигаюсь на кухню. Хочешь со мной?

Он качает головой.

Перестань наседать. Пусть он сам к тебе придет.

Устанавливаю стремянку на кухне и лезу наверх. Зак, наверное, не сразу начнет снова мне доверять, но я буду ждать столько, сколько потребуется. Все пока складывается в мою пользу, и это тоже сложится. Я прогнусь подо все, что он от меня потребует.

Достаю из заднего кармана отвертку, и мой взгляд падает на письмо, лежащее на столе, где мы завтракали. Наверху страницы напечатано: «Рэдвудская больница». Когда я проснулась сегодня утром от своего недолгого сна, я обнаружила это письмо на коврике у двери среди полудюжины счетов на оплату. Результаты второй аутопсии указывали, что причиной смерти стал разрыв аорты, вызванный предполагаемой аневризмой ее грудного отдела. Причиной же аневризмы стало истончение стенок аорты. Надрез, сделанный, чтобы вставить трубку аппарата искусственного кровообращения, во много раз увеличил риск разрыва. Никаких подозрений; никакого полицейского расследования. Вердикт был объявлен по новостям еще до полудня и завтра утром появится на первых полосах всех газет. Но уже на следующей неделе Ахмед Шабир станет никому не интересен.

Что касается Марго, полиция решит, что она нарушила условия выхода под залог и ударилась в бега. Она станет очередным лицом в списке объявленных в розыск, ее фотография будет висеть в аэропортах, чтобы она не сбежала из страны. Никто не будет по ней скучать, никто не будет интересоваться ее местонахождением. Я точно не буду. Она знала, что был похищен мой сын, и все равно решила вымогать у меня деньги, а что хуже всего – она никогда не смогла бы остановиться и продолжала бы нас шантажировать до конца наших дней. К счастью, она оставила сумку в машине, внутри были деньги, которые я ей дала. Я вернула свои кольца, свои деньги и – самое главное – своего сына.

Интересно, что они сделали с ее телом – закопали? Сожгли? Сплющили в той краденой машине, которую Шаббары забрали у меня с подъездной дорожки ночью, и она стала частью ржавеющей металлической стены, окружающей склад, навеки похороненная в своем гробу из металлолома? У охранника Дэвида, по крайней мере, будут более респектабельные похороны.

На сайтах местных новостей пишут, что его сбила машина и скрылась с места преступления. Его сбили вчера утром, когда он выходил с работы, и оставили умирать. Интересно, кто из людей Шаббара сделал это, чтобы заставить его замолчать.

А доктору Бёрке все-таки сохранили жизнь. Сегодня утром я получила сообщение от Вэл, она спрашивала, не хочу ли я скинуться на прощальный подарок, потому что в конце недели он с семьей возвращается в Германию – его жена оттуда. «Срочные семейные обстоятельства», – написала она в скобках. Я не сомневаюсь, что, пока они не покинут страну, Фахим и его люди будут пристально за ними следить. Я уверена, что они и за нами с Заком будут наблюдать еще несколько лет, чтобы убедиться, что мы не заговорим. Может, и на протяжении всей нашей жизни.

Я вспоминаю двух змей, добро и зло, которые якобы сидят в каждом из нас. Если в ком-то перевешивает что-то одно, что это меняет? Если злого в человеке больше, чем доброго?

Чтобы спасти Зака, мне пришлось пойти на ужасные, непростительные поступки. Воспоминания о них будут преследовать меня до конца моих дней. Но я должна напоминать себе, что все это было ради благой цели. Мне не впервой.

Я столько раз принимала сложные решения за свою карьеру: кого спасти, кого убить, кто должен получить пересадку сердца, а кто должен остаться в списке ожидания, хотя очевидно, что он этого не переживет. Я столько лет изображала Бога. Если та же логика неприменима к моей собственной жизни, то зачем тогда вообще это делать? Может быть, я поэтому не чувствую чудовищного груза вины, как любой нормальный человек на моем месте? Может быть, я слишком долго изображала Бога.

Я протягиваю руку, чтобы размотать проволоку, и вскрикиваю. Из электроцепи в стене вырывается горячая белая искра и обжигает мне пальцы. Поспешно спускаюсь со стремянки, держа пальцы во рту, и иду в прихожую, чтобы осмотреть щиток.

Электричество снова включилось.

Я подхожу к щитку, щупая кончики пальцев языком, и пытаюсь понять, что произошло. Мог тумблер сам переключиться? Какая-то проблема с механизмом?

Я заглядываю в шкаф. Подставка для обуви, которую я держу в шкафу, чтобы не загромождать прихожую, передвинута ближе к щитку. Зак обычно встает на нее, чтобы дотянуться до крючков, на которых висят куртки.

Он видел, как я переключаю тумблер, чтобы выключить электричество. Он повторил за мной?

Я слышу какой-то звук из гостиной. У меня еще есть надежда, что он разговаривает сам с собой или играет с куклой, а не то, что я подозреваю. Я вхожу в гостиную и вижу, что он сидит на диване и колотит пятками по нижней его части.

Он смотрит телевизор.

– Зак, – я отбираю у него пульт и выключаю телевизор. – Что ты делаешь?

Он бросает на меня короткий взгляд и пожимает плечами, не переставая колотить ногами по дивану. Стук-стук, стук-стук.

– Ты мог меня убить. Я же сказала, что мне будет больно.

Он не извиняется. Он ничего не делает. Он смотрит на свои колени, продолжая колотить по дивану.

Он что, специально это сделал?

Мне в голову приходит жуткая мысль, и я ее отгоняю.

Яблочко от яблони.

– Не делай так больше. Слышишь меня?

Я вздыхаю и возвращаюсь на кухню, по дороге выключая электричество, и смотрю на свои пальцы. Они по-прежнему горячие, кожа сильно покраснела.

Он просто не понял, насколько это опасно. Я не объяснила как следует.

Подбираю отвертку, которую выронила, когда меня ударило током, и снова поднимаюсь по стремянке, чувствуя приятное прикосновение холодного металла к горячим кончикам пальцев. Камера все еще на месте, прикручена к электроцепи. Я осторожно постукиваю по ней кончиком отвертки, прежде чем коснуться пальцами.